... Вале тогда показалось, что ее надели, натянули на Сережину руку, как перчатку... или накололи, как бабочку, на булавку. Это необъяснимое ощущение вдруг наполнило ее такой искрящейся лавиной, что она заплясала ходуном на Сережиной руке, расслаиваясь внутри на тысячи сладких клеточек. Ощущение твердого предмета, распирающего всю ее промежность — от клитора до ануса — было настолько сладостно, что Валя тогда изошла снова в том самом, «радужном» оргазме, вмяв Сергея себе в грудь.
С тех пор в ее запретных снах Валю иногда насаживали на кол, и она мучилась от твердости между ног, раздиравшей ее на сладкие клочки...
Серега, Сереженька...
... За окном мелькнула Валина остановка. Она встряхнулась, как собака — и поспешно вышла. Вновь, как и всю дорогу домой, прохожие уставились на нее, лысую и золотую, как на заморское чудо...
После фотосессии «позитиффщики» благодарили Валю — долго, витиевато, немного смущенно... Все они казались довольными, а Миша обнял ее и чмокнул в позолоченную щечку. Валя ощутила прикосновение его губ, как сквозь целлофан. Макс повел было ее в душ — но Валя отказалась, решительно направившись к своей одежде. Удивительно, но одеваться не хотелось — было желание пробыть всю жизнь голой, и никогда не смывать с тела золото...
«Позитиффщики» удивились, но Валя была непреклонна. Во-первых, она вновь была сильно возбуждена, и — если там, в ванной, наедине с Максом... при одной мысли об этом Валино лоно лизнула горячая волна, и Валя вздрогнула. Во-вторых... она ХОТЕЛА показаться позолоченной прохожим, а главное — Сергею. Она не представляла его реакцию, вернее — представляла шок, изумление, а потом... Потом — неважно, — пусть умрет на месте, увидев ее ТАКОЙ! Небось, на лысой не женился б...
Все это Валя, конечно, не стала говорить, а просто сказала — «я так хочу». Миша уважительно качнул головой:
— Ты — необычная девочка, Валь. Таких у нас еще не было. Спасибо тебе.
Валя натянула на позолоченные ноги колготки (одежда ощущалась сквозь краску, как через бумагу), потом надела бюстгальтер, майку, верхнюю одежду... Взяла у Макса флакон растворителя, чтобы смыть золото, обменялась координатами, — Валю еще и еще раз заверили, что она получит все фотографии до единой, — и... Миша проводил ее на улицу.
Там, у дверей, она столкнулась с первым прохожим, опешившим от Валиного вида («кто только не шастает в этой студии» — подумала за него Валя)... Миша произнес напутствие:
— Иди с миром, Валя-Краля. Смотри — больше никому не показывайся голой! Кроме мужа...
И — Валя зашагала по тротуару, вызывающе глядя в глаза всем и каждому. Ветерок стал холодить лысину, краска стягивала кожу, мешая улыбаться, шевелить кожей на лице, — все это напоминало Вале о ее немыслимом виде, и ее энтузиазм постепенно сходил на нет...
... Валя подходила к дому. Она была пристыженным, уставшим, несчастным существом. Злость на мужа давно улетучилась... осталось потрясение от всего пережитого, неловкость за себя, за свой вид, и — страх, липкий, ползучий: примет ли Сережа ее, глупую, изуродованную? или предпочтет ей своих девок? Как рассказать ему, как объясниться?
Боже! Что она наделала...
***
ЭПИЛОГ
Лысину Валя сохраняла больше года; муж брил ее через день — эта процедура сразу стала для них интимным удовольствием, и муж всякий раз находил новые способы «сделать приятно» своей розовой девочке. Валя таяла и оплывала, как свеча, когда Сережа вмазывал ей в кожу на голове питательный крем, или проводил кончиком языка от затылка к макушке, или лил на нее тоненькую холодную струйку... Валина лысина оказалась сильнейшей эрогенной зоной.
Она просила его брить ей между ног, и эта процедура, повторяемая регулярно, скоро превратилась в захватывающую сексуальную игру: Сережа выкатывал компьютерное кресло на середину
