вырвалось — это предложение почистить завтра оставшиеся писсуары, — Архип увидел в глазах Зайца уже знакомый ему страх и, словно споткнувшись об этот страх — споткнувшись о Зайцев взгляд, неожиданно для себя почувствовал, что этот Заяц, это салабон, этот Дима-Димон ему, Архипу, чем-то определённо симпатичен... и то, что Заяц сейчас, по сути, заступился за Шланга, который того не стоил, и то, что Заяц своим неожиданно прозвучавшим голосом удержал его, Архипа, от рукоприкладства — всё это не могло не свидетельствовать в пользу Зайца, — Архип, видя в глазах Зайца, на него устремленных, вмиг возникший безотчетный страх, невольно ощутил в душе смутное, не очень понятное чувство, чем-то похожее на чувство вины...
— Ты своё сделал — спать, бля, иди... бегом, бля, отсюда! — энергично проговорил-выдохнул Архип, и Заяц, послушно дёрнувшись, тут же торопливо поспешил к выходу — подальше от греха... но выйти из туалета рядовой Заяц не успел — Архип его неожиданно остановил таким же энергичным окриком: — Стой! — И, поворачивая лицо в сторону отступившего назад ефрейтора Коха — упираясь в Коха холодным взглядом, уже более спокойно, но от этого не менее властно Архип произнёс: — Слушай меня внимательно, обладатель большого хуя... говорю тебе это сейчас в присутствии салабона: если ты, бля, воображая себя постаревшим, вздумаешь ночью его поднять... — Архип, говоря это, показал пальцем на замершего Зайца, — если заставишь его вместо себя писсуары драить, я тебя, Кох... я тебя утром здесь раком поставлю, сдёрнув предварительно с тебя штаны... чтоб ты, бля, задрот, нюх не терял — раньше времени не «старел». Ты меня понял?
Ефрейтор Кох, который в роте действительно был на несколько привилегированном положении и которого — по причине его близости к командиру роты — никто из старослужащих по-настоящему ни разу не прессинговал, впервые столкнувшись с подобным к себе отношением, растерялся... и не только растерялся, а испугался — откровенно струсил, — переступая с ноги на ногу, Кох смотрел на Архипа чуть округлившемся от страха глазами, по инерции всё ещё пытаясь сохранить хотя бы подобие какой-то независимости.
Между тем, журчание к кабинке, где стоял, отливая, Баклан, прекратилось, — младший сержант Бакланов, выйдя из кабинки в проход, с нескрываемым любопытством посмотрел на Архипа: он за всё время совместной службы видел т а к о г о Архипа впервые.
— Я спрашиваю: ты понял меня? — с нарастающей угрозой в голосе повторил Архип, не сводя с Коха холодного презрительного взгляда.
Кох что-то буркнул себе под нос — неразборчивое, невнятное.
— Не слышу! — Архип, который, казалось, уже начал успокаиваться, неожиданно рявкнул своё «не слышу» с такой силой, что даже Баклану, никогда так рявкать не умевшему, на какой-то миг стало не по себе. — Хуля, бля, ты сопли жуёшь? Хуй сейчас будешь жевать... громче, бля!
— Понял! — торопливо проговорил побледневший Кох.
— Что ты, бля, понял? Повтори.
— Что писсуары надо почистить...
— Не «надо почистить», а почистишь их — ты. К шести часам. Это, бля, первое. И второе: если ты этого не сделаешь, то — подмывай, бля, своё очко... мало тебе не покажется! Я, бля, тебе обещаю... мало, Кох, не покажется! — Архип, неспешно цедя слова сквозь зубы, смотрел на Коха холодным взглядом, и было непонятно, говорит Архип всё это всерьёз или всё это лишь метафора — фигура речи.
Собственно, угрозы такого рода — «раком поставлю», «выебу», «подмывай очко» — в казарме звучали довольно часто, но ни разу еще ни один старослужащий, угрожающий таким образом «салабону» — «духу», в буквальном смысле ничего подобного не делал, то есть угрозы свои в буквальном смысле публично не осуществлял... а там — кто его знает! Подобные фразы просто так с языка не