Видишь, какая я уступчивая, покладистая...
— Вижу и готов проявить не меньшую... Разрешаю тебе заняться моими брюками: расстегнуть ремень и ширинку, чтобы убедиться в том, как они, в отличие от твоей юбки, сразу же окажутся на полу.
— Нет уж, избавь меня от этого. Самому тебе это, наверно, сподручнее будет сделать.
— Изволь! Раз, два, три, четыре, пять, — вышел зайчик погулять!..
— О боже, да там ещё кальсоны?
— Кальсоны? Раз, два, три, — глазки свои протри! Где они? Там же, на полу...
— Хорошо, хорошо! Давай я пойду уберу всё это в шкаф. Подожди меня здесь.
— Надеюсь, ты вернёшься без юбки?
— Надейся, надейся. Только не замёрзни! Подкрепись чем-нибудь.
Немного спустя Саша возвращается на кухню. И, чтобы скрыть своё смущение, пытается вести себя, словно кафешантанная девица.
— Ну, как ты меня находишь? — спрашивает она, остановившись в дверном проёме и потянув за шнурок электрического выключателя.
Канунников, не скрывая изумления, которое можно было принять и за восхищение, уставляется на неё, представшую перед ним в свете зажёгшейся кухонной лампы: в чёрной комбинации, оттеняющей белизну плеч и рук, в чёрных же чулках; одна рука согнута в локте с повёрнутой вверх ладонью на уровне груди, другая на бедре, чуть приподняв подол, так что можно видеть узкую белую полоску между ним и чулком. Громко вскрикнув, Леонид вскакивает со стула и кидается к ней. Но она, выключает свет и в наступившей вдруг темноте как-то неожиданно изящно и легко для её довольно полной фигуры ускользает от его объятий и направляется к своему месту за столом.
— Садись, Лёнечка.
— Почему ты выключила свет?
— Знаешь, мне всё же как-то не по себе. Так что давай немного выпьем!
— Давай! Наливаю... За дружбу и любовь!..
Выпили, закусили.
— Может быть тебе ещё чего-то хочется? Согреть борщ?
— Мне действительно кое-чего хочется, но не борща.
— А чего?
— Тебя!..
Обняв её одной рукой и приклеив к её рту свои губы, он другой рукой берёт её ладонь, возлагает к себе на колени и ведёт выше. Но едва эта ладонь касается того, что было под трусами, Саша отдёргивает её.
— Ты чего?
— Стыд-то какой, — то, чем мы занимаемся... Хорошо, что уже темно, и ты не видишь моего лица...
— Твои чувства, милая, мне понятны. Именно поэтому я, ты сама видишь, не форсирую событий, не предлагаю тебе уже сию минуту, прямо тут приступить к тому, чему, надеюсь, всё же время наступит... Ведь мы же только что выпили за любовь. Не правда ли?
— Да, но...
— Вот именно... Учитывая это твоё «но», я не настаиваю даже на том, чтобы мы занимались предварительными, как я их называю, любовными играми и ласками не во тьме кромешной, как ты, вижу, предпочитаешь, а при ярком свете, как это я люблю делать.
— Ты хороший, замечательный! Я вижу это. Спасибо!
Саша всем телом льнёт к нему и опять предаётся его поцелуям и ласкам. Но едва только он ещё раз кладёт её ладонь к себе на трусы, она снова её отдёргивает.
— Но почему? — взмаливается он.
— Стыдно же, говорю... Копаться в чужом белье... фи!
— Так давай снимем бельё! И моё, и твоё...
— Ты думаешь, что тогда мне станет менее стыдно? Не уверена.
— Давай попробуем!
— Не надо!... Умоляю!... Ведь ты же хороший!..
— Да, покладистый, может быть, даже не в меру.
— Нет, нет. Всё в меру, уверяю тебя!
— Ну хорошо, тебе стыдно убедиться собственными руками, в каком я напряжённом состоянии нахожусь. А мне вот не стыдно проверить, какая у тебя температура и влажность там...
Протянув руку ей под подол комбинации и далее под трусики, Леонид начинает перебирать пальцами её срамные волоски... Так как это было уже не первое прикосновение к ним, Саша не находит нужным протестовать и
