водная стихия, не дающая покоя дренейке ни внутри неё, ни снаружи, начинает искать другие выходы, переливается через край, просачивается сквозь неплотно сжатые пальцы.
— Хвала Наару, никто не услышал, — успокоит себя девушка, когда её мочевой пузырь, прекратив мучить хозяйку, станет, наконец, опустошённым и лёгким, струйка прервётся, и все боли внутри живота затихнут, и девушка вздохнёт с облегчением. Останется лишь одно напоминание о том ужасном кошмаре, которое пришлось переживать ей и её мочевому пузырю последние несколько часов: сделанный девушкой прудик, своей зеркально спокойной поверхностью отражавший высвободившую его из себя девичью промежность, согнутые ноги и всё ещё опущенную ладошку, наполненную не успевшей стечь мочой. Девушка, чувствуя это, растопырит пальцы, и, потеряв опору, моча закапает вниз, растекаясь ровными кругами по уже успокоившейся поверхности. Брезгливо стряхнув с руки быстрым перебиранием пальчиков последние капельки, дренейка, обойдя свою лужу, вернётся к друзьям и будет старательно прятать свою ладошку за спиной, терпя противную влагу как вынужденную необходимость, как плату за тихое облегчение.
— Я пыталась, когда писала, слегка наклонять миску, чтобы струя тихонько стекала по стенкам, а не хлестала плашмя о звонкий металл, но я почти не видела, что творится у меня между ногами, и часто слишком сильно накренивала ёмкость, и моча выливалась через край, под меня, обливая копыта и руку. После этого я попробовала, присаживаясь писать, сильно разводить колени, и, держа миску двумя руками, прикладывала её прямо к... — Эйя смущённо закашлялась, — В общем, скрыла так свои прелести не только от стражников, но и от самой себя. Пустив струйку, я сидела некоторое время, вслушиваясь в еле слышное журчание, пока не почувствовала, как моя струя начала разбивать поверхность наполовину заполнившей миску мочи, и частые брызги оседали на моей коже, сливались во всё более крупные и тяжёлые капли, которые скользили по всей моей промежности, затекали назад и капали с попы, мне было так мокро! Когда я заканчивала писать, откладывала миску и проводила рукой по промежности, чтобы вытереться, моя ладонь сразу же становилась влажной, едва я прикасалась к коже! И мне оставалось только натянуть штаны, которые сразу же пропитывались моей мочой, неприятно тяжелели, комкались, мокрая ткань облепляла мне там всё и сильно натирала! — Эйю передёрнуло от воспоминаний об этих ощущениях. — И мне приходилось несколько дней, вплоть до банного дня, терпеть запах, исходивший от меня, это было ужасно! После этого я перестала экспериментировать, стала писать как раньше, на моё журчание снова, как пчёлы на цветы, слетались охранники, а я, стыдливо закрыв лицо руками, успокаивала себя тем, что хотя бы нечаянно не испачкаю свою кожу или одежду.
Но однажды случилось кое-что, что несколько смягчило моё пребывание здесь. Один раз я разговорилась с воргом надзирателя на одной из прогулок в тюремном дворе, всадник-орк заметил это и решил использовать меня для ордынских исследований. Почти все шаманы орды были распределены по конфликтным территориям, а я идеально подходила для продолжения их деятельности. Ордынцы ждали от меня полной покорности и исполнительности, и это было так — дренейка опустила голову. — Я делала всё, что мне приказывали.
Сначала меня выводили из столицы и вели в Перекрёсток Путей, где издалека показывали вольеры с животными, в которых содержались самые разные экзотические особи. Но, конечно же, самое большее значение имели волки. Каждый день я обращалась в волка, и меня подводили всё ближе и ближе к ним, пока животные не привыкли к моему приходу каждый день и к моему запаху. И потом меня начали отправлять внутрь загона, заставляли расспрашивать воргов об их жизни, повадках, и, что больше всего интересовало орков — как пробудить в них природную ярость,
