удовольствие... может быть, Максим, говоря о «стержне», не так уж и не прав? И еще, глядя на пацанов, повинующихся его голосу, он невольно вспоминает, как точно так же когда-то он сам соскакивал с койки, как волновался, что что-то забудет, что-то сделает не так, как смотрел на сержантов, не зная, что он них ждать, — когда-то казалось, что всё это ад, и этому аду не будет конца, а прошло, пролетело всё, и — словно не было ничего... смешно! В начале службы — в «карантине» — он, Юрчик, был в одном отделении с Толиком, и вот они вновь оказались вместе — опять в «карантине», но между этими двумя «карантинами» пролегла целая жизнь, измеряемая не временем, а опытом познания себя и других, — «кто знает в начале, что будет в конце...» — думает Юрчик, глядя, как парни, сорванные с коек его приказом, суетливо строятся перед кроватями, рядами уходящими в глубь спального помещения...
— Рота! Нарушение дисциплины после отбоя, проявленное в форме несанкционированного смеха, чревато наказанием, — Юрчик говорит это, стоя перед будущими солдатами на твёрдо расставленных ногах, заложив за спину руки, и голос его звучит по-хозяйски уверенно, совершенно безапелляционно; сейчас он произносит слова медленно, с едва заметной растяжкой, и это подавляет не меньше, чем когда он проговаривает все слова на одном дыхании. — В целях дальнейшего совершенствования навыков, необходимых в предстоящей службе, в течение двадцати минут...
— Пятнадцати, — негромко произносит Артём, перебивая Юрчика.
— В течение пятнадцати минут в составе отделений ротой молодого пополнения отрабатываются команды «отбой», «подъём». — Юрчик делает паузу, скользя взглядом по лицам стоящих в шеренге стриженых пацанов, и вслед за этой напряженно повисшей паузой произносит неожиданно резко: — Рота, отбой! Командирам отделений — приступить к выполнению приказа!
— Отделение, отбой! — командует Андрей; голос его вплетается в голоса других сержантов, отдающих одну и ту же команду, и будущие солдаты, срываясь с места, устремляются к своим кроватям, на ходу срывая с себя форму... стоя в начале прохода между кроватями, Андрей смотрит на Игоря, торопливо укладывающего форму на табуретке, и сердце Андрея плавится от безысходной — неизбывной — нежности... затаённая, тщательно скрываемая, безответная нежность в груди — что может быть тяжелее? В бане сегодня, когда Игорь, этот сводящий с ума пацан, вышел, блестя капельками воды, из душевого отделения, Андрей, с другими командирами отделений стоявший в предбаннике — ожидавший, когда Игорь выйдет, не смог отвести от Игоря взгляд, и это... именно это увидел Максим — увидел взгляд его, устремленный на Игоря... но, кажется, ничего не понял; точнее, понял-истолковал по-своему — Макс подумал, что он, Андрей, глядя в бане на голого пацана, думает, как бы его, симпатичного «птенчика», натянуть... какая, бля, чушь! Да и что он, Макс, об этом знает — что он вообще об этом может знать?"Раскатаем», «раскрутим», «покайфуем в попец»... разве в этом — разве только в этом — подлинный, сводящий с ума кайф? — Отделение, подъём! — резко командует Андрей, глядя, как Игорь, срываясь с койки, торопливо натягивает штаны...
«Отбой!... Подъём!... Отбой!... Подъём!...» — словно между собой соревнуясь, в расположении роты властно звучат сержантские голоса, и некоторые из призывников, подчиняясь чужой воле, уже начинают невольно думать, что это и есть та самая армейская дедовщина, о которой они многократно слышали до призыва... но это не так: какой-либо неуставщины после отбоя в роте молодого пополнения не наблюдается; целыми днями сержанты всласть гоняют — «ебут» — молодое пополнение на плацу, на спортгородке и в учебных классах, и этого уставного куража — не только допустимого, но отчасти даже обусловленного их командирским
