вжимать его голову в свой пах до тех пор, пока Дин не начнет втягивать его в себя глубже и глубже с каждым вдохом. Ему хочется облизывать эти губы, покрывать их легчайшими, нежнейшими поцелуями, которые умоляют дать ему второй шанс лучше, чем любые сэмовы слова.
— Ты бросил меня, — шепчет Сэм Дину в висок.
Он видит, как ресницы Дина вздрагивают, и Дин закрывает глаза; у Дина угольно-чёрные ресницы, и от них на щеку ложится чернильная тень. Сэм ненавидит ту перемену, которую видит в Дине. Но это не его вина. Он в этом уверен. С ним Дин никогда не был так сломлен. А если это его вина, что ж, Сэм всё исправит.
— Я ушёл, когда у тебя пожелтели глаза, Сэмми.
— Это по-прежнему я.
Дин смотрит на него прямо. Потом наклоняет голову обратно к Сэму, без слов подставляя ему свой рот. Его ответ значит для Сэма едва ли не больше, чем поцелуи, но прошло три месяца, и Сэму кажется, что только для того, чтобы забыть о них, ему придётся целовать Дина ещё три года.
Он спиной ведёт Дина в свою спальню, его губы не отрываются от диновой челюсти и горла, его руки с отчаянием и благоговением гладят диново тело. Край кровати бьёт Дина под колени, и Сэм толкает его вниз. Начиная его раздевать, он нежен и осторожен, но чем больше загорелой кожи он успевает обнажить, тем грубее делается. Дин так легко уступает, так просто позволяет Сэму брать всё, чего ему хочется. Дин похож на тряпичную куклу, и только член наливается силой, словно наперекор вялой расслабленности тела.
Притворяться бесполезно. Сэм это знает. Он знает, что Дин точно так же неспособен сопротивляться ему, как он неспособен сопротивляться Дину. Для них нет выхода из этой связи, разве что ногами вперед.
Сэм едва касается костяшками пальцев натянутых мускулов над диновым лобком, и его ноги мгновенно раздвигаются перед Сэмом. Дин закрывает глаза, отворачивает лицо. Розоватый румянец вспыхивает вдоль линии его скулы, как будто он смущён. Может, и так. Посмей кто-нибудь назвать Дина шлюхой — и Сэм собственноручно вырезал бы наглецу глаза его собственными рёбрами, но он не может отрицать истинности этих слов. Дин — абсолютная шлюха, но только для Сэма.
Пока Сэм возится в поисках смазки, Дин снова смотрит на него и говорит:
— Я видел, что ты сделал в Питтсбурге. Видел тела. Мне неделю потом кошмары снились.
— Так было нужно, — говорит Сэм. Его скользкий палец входит в Дина, растягивая его, подготавливая к сэмову члену. Он был бы нежнее, но прошло уже три месяца. Если дело кончится тем, что он выебет Дина всухую, до крови, Дин сам будет в этом виноват, он не должен был бросать Сэма. — Я должен был достать кое-что из-под города.
Дин издает отрывистый, сухой звук, который Сэм предпочитает принять за смешок. Смешок переходит в брань и сорванное дыхание, когда Сэм приподнимает его, стаскивая вниз по постели, и насаживает на свой член.
Именно в этот момент — в первый момент, когда он проникает в Дина, тонет в нём, в ту секунду, когда головка члена преодолевает последнее сопротивление и погружается в него, — Сэма всегда захлёстывает пьяное безумие. Ему нравится раздвигать диновы ягодицы и смотреть, как он растягивается, принимая Сэма в себя. Сэм бы часами мог смотреть на то, как его член входит и выходит из Дина, из его опухшего, блестящего от смазки отверстия.
Но — три месяца, и Сэм не может дать себе времени, чтобы насладиться всем этим. Только братьбратьбрать. Он вбивается в Дина так, словно хочет его разорвать. Дин царапает простыни, пытаясь за что-то уцепиться, — своими толчками Сэм отпихивает его назад.
— Ты ушёл, — говорит Сэм. Он вжимается в Дина, выгибает спину и яростно работает бёдрами — потому что ему нужно быть ещё глубже, нужно убедиться, что, стоит Дину даже просто подумать об уходе, ему всё ещё будет больно. — Куда ты делся? Я искал тебя. Или ты прятался от меня? Разве я когда-нибудь плохо к тебе относился?