Лёшку зачем-то вызвала к себе старшая пионервожатая Альбина Ивановна. Это была высокая пышнотелая брюнетка с симпатичным улыбчивым лицом, красивыми, очень идущими ей очочками в золочёной оправе и пристрастием к обтягивающим тесным юбкам, не доходящим до её круглых аппетитных коленок сантиметров на десять. Альбина словно старалась унять одеждой рвущуюся на свободу тугую богатую плоть. Но на всех её строгих чёрных юбках имелся сзади разрез, который позволял... Ах, что он позволял! Когда старшая пионервожатая поднималась по школьным лестницам, редкий пионер не старался заглянуть в этот расходящийся разрез. Видны были не только возбуждающе двигающиеся бухлые белые ляжки над краями коричневых капроновых чулок, но иногда мелькали и трусы, с трудом прикрывающие собственно щель между мясистыми ягодицами...
Всё это тринадцатилетний пионер Лёшка Смирнов, сын директора школы Нины Александровны Смирновой, невольно вспомнил сейчас об Альбине. И о том, сколько спермы было им извергнуто во время ожесточённых дрочек на тему пионервожатских прелестей. Интересно, зачем вызывает?
Лёшка постучался и вошёл в кабинет Альбины. Та сидела за своим простым, открытым столом, без всяких перегородок: четыре ножки и столешница. И поэтому Лёшка невольно метанул взгляд под стол. И не зря! Улыбчивая Альбина не могла держать слишком тесно сомкнутыми свои полненькие красивые ножки. К тому же юбка её чуть собралась ближе к поясу, и Лёшка рассмотрел не только полоски ослепительной кожи над чулками, но и бежевый трегольничек трусов между слегка раздвинутыми ляжками. Всё это заняло долю секунды.
— Здравствуйте, Альбина Ивановна! Вызывали?
Альбина, по своему обыкновению, сладко улыбнулась, сняла очоки, отчего милое лицо её сделалось немного беспомощным, и сказала:
— Здравствуй, Лёшенька. Знаешь... У меня к тебе одно очень важное и... как бы это сказать... довольно деликатное поручение. Надо натереть мастикой паркетный пол в актовом зале. Ты у нас лучший пионер нашей школьной организации, поэтому тебе и поручается...
— Альбина Ивановна, а что тут деликатного — то?
Альбина рассмеялась, отчего под кремовой блузкой запрыгали — заскакали большие шары её налитых грудей. Лёшка сглотнул слюну и поспешно опустил глаза к полу. У него уже и так задеревенел член. Хорошо ещё, что он догадался взять с собой портфель и теперь успешно прикрывался им...
— Понимаешь, Лёшенька, мастика в большой бочке находится почему — то... в учительском женском туалете, извини уж за такие подробности!
— А бочка стоит в неработающей кабинке, которая справа... Ну вот. Ты сейчас на урок не пойдёшь, я договорилась с Евгенией Ивановной, а пойдёшь в этот туалет и наковыряешь из бочки мастики... На газетку какую — нибудь, понял? Вот. А потом пойдёшь в актовый зал и... Да, там же в кабинке и щётка для мастики лежит, такая, знаешь, которая на ногу надевается...
— Альбина Ивановна... А чего я то? И ещё в женский туалет! А вдруг кто — то увидит, это ж ваще будет! И почему, например, никто из... ну... из девчонок не может наковырять этой мастики и отдать её мне, раз уж из всей школы больше некому натереть пол в актовом зале!
— Лёша, — пионервожатая построжала голосом и чопорно выпрямила спину, отчего сквозь непрозрачную ткань блузки заметно проступили крупные горошины сосков. — Хватит пререкаться! Это моё именно тебе пионерское поручение. И помни, ты сын директора школы, ты пример должен...
Она что то ещё говорила, то надевая, то снимая опять свои очочки, а Лёшка то идело бросал вороватые мгновенные взгляды то на трусы и пухлые голые ляжками, то на дышашие, грозящие торчащими сосками груди. Мучительно хотелось выдрочиться. Только для того, чтобы, наконец, выйти из Альбининого кабинета и облегчить страдания в туалете (мужском!), Лёшка решительно кивнул и сказал:
— Хорошо,
