рассеянным, отсутствующим даже. Будто она ... смотрела на несчастного Лёшку и не видела его. Сообственно, так оно и было. Мальчишка мелко трясся, ожидая начала неприятного разговора, и не догадывался даже, что мать действительно нисколько на него не сердится. Ей было немного грустно и смешно. А если бы мальчик мог увидеть то, что с удовольствием всапоминала сейчас его мать, он бы, наверное, упал со стула...
Ниночка уже знала, отчего из родительской спальни доносятся по ночам скрипы кровати, неожиданные, со стоном, вздохи, задушенные вскрики, повизгивания даже иногда. Всё-таки тринадцать с большим хвостиком лет. Да к тому же старшие девочки во дворе ещё год назад со смешками и грязными словами, объяснили ей суть, когда она по простоте душевной рассказала им о страшных ночных звуках из комнаты родителей. Те же девочки, заведя Ниночку за сарай, наглядно показали ей, для чего нужен бугорок в самом верху письки. С тех самых пор Ниночка очень увлекалась чрезвычайно приятными, как оказалось, играми с бугорком. Ну а совать в письку ручки и карандашики она и без старших девчонок научилась. После того, как впервые подглядела за родителями. Ниночка была потрясена. Она-то думала, что мама кричит и стонет от боли, а мама, оказыватся, делала это от сильного удовольствия. Это было видно по её лицу. Хотя Ниночка не вполне это понимала. У папы была такая огромная писька (девочки сказали, что это хуй у него), что... Ну как она может помещаться в маминой письке?!
Конечно, у неё не писька, а, как сказали всё те же добрые девочки, взрослая пизда, но всё равно! Ниночка завороженно какждый раз смотрела, как папин толстенный хуй с чавканьем и хлюпаньем двигается в растянутой маминой пизде, и судорожно натирала свой тугой бугорок...
Нина Александровна встряхнула головой, нехотя отгоняя приятные вопоминания далёкой юности, и с улыбкой обратилась к боящемуся посмотреть на мать сыну.
— Ну рассказывай, Лёшик...
Мальчик вздрогнул, втянул голову в плечи и отчаянно мотнул головой, не представляя даже, как можно посмотреть маме в глаза. Днём всё казалось намного проще.
— Да я, правда, не сержусь... Ну что ты... Ну — ка посмотри на меня...
Лёшка ещё ниже наклонил голову. Уши его пылали, как габаритные огни на «Москвиче — 412». Нина с усмешливой жалостью разглядывала светловолосую макушку сына, его неширокие плечи, которые казались ещё уже от того, что он переоделся в домашний спортивный костюм. Собственно, на Нине был такой же, только несколькими размерами больше — из тонкого синего трикотажа, совершенно не держащего форму. Большие груди женщины, уставшие за день от тесноватого лифчика, сейчас свободно болтались под футболкой, свисая до пупа. А болтались они, потому что она протянула через стол руки и легонько трясла сына за плечи.
— Э — эй... Похабник малолетний... Ну-ка посмотри на маму... — голос матери был бесконечно добрым, Лёшка не слышал в нём готовности неожиданно взвиться в громкой гневной ругани. Тогда он, пересиливая себя, поднял — таки своё красное жалкое лицо, мельком взглянул на мать и тут же отвёл глаза.
— Вот ведь, оказывается, совестливый какой у меня сынуля, — негромко засмеялась Нина, выпуская из ладоней плечи сына. — Ну — ка пойди умойся, приди в себя и не трясись. Я не собираюсь тебя ругать... Я же тебе ещё днём сказала, забыл?
Лёшка с некоторым облегчением вздохнул, выскользнул из — за стола и моментально скрылся в ванной. Нина задумчиво барабанила холёными наманикюренными пальцами по столешнице. Казалось бы, инцедент исчерпан, всё, но она почему — то желала продолжения разговора. Очень желала! Она даже не сразу поняла, что нешуточно возбуждена. Сунув руку в штаны (трусов под ними не было) она быстро раздвинула ноги и сильно провела ладонью по недвусмысленно приоткрывшемуся мокрому влагалищу и твёрдо торчащему шалашику толстого клитора. По
