прозвучали вполне определённо — вполне конкретно, — Колька, глядя на Гоблина, медленно думал — соображал: уже понимая, ч т о и м е н н о Гоблин ему предлагает, и вместе с тем до конца ещё не веря, что Гоблин Никандрович, серьёзный, немолодой, уважаемый человек, хочет и м е н н о э т о г о, Колька невольно — неопределённо — улыбнулся... «Ну? — тут же истолковав Колькину реакцию как нерешительное, но однозначное согласие, Гоблин Никандрович, ещё не веря сам, что всё это может ... сейчас случиться, торопливо, коротко выдохнул: — Раздевайся!» — выдохнул, с трудом удерживая рвущуюся изнутри дрожь... расчет у Гоблина был прост: если Колька вдруг дёрнется, если он испугается, если отшатнётся, то он, Гоблин Никандрович, тут же всё это дело повернёт так, как будто он, предлагая Кольке однополый секс, таким изощрённым образом хотел его, Кольку, испытать, «проверить на прочность духа» — типа «кто есть ты на самом деле?»; ну, а если Колька не дёрнется — если не отшатнётся... Колька — не дёрнулся, — глядя на Гоблина, Колька лишь удивился, что Гоблин — Гоблин Никандрович — тоже... тоже хочет э т о г о... хочет, как Лёха, — вот чему искренне удивился Колька, и... улыбнувшись вновь — улыбнувшись этому неожиданному для себя открытию, вставший с кресла Колька стал молча расстёгивать ремень брюк, реагируя таким образом на недвусмысленно произнесённое Гоблином слово «раздевайся!»... ну, а что в этом особенного — что в этом необычного? Давал же он Лёхе, и ничего... ничего в этом нет страшного, — спокойно улыбаясь, Колька спустил с себя брюки, спустил трусы и, оставшись в одной рубашке — вопросительно глядя на Гоблина Никандровича, замер в ожидании дальнейших указаний... то, чего Гоблин хотел, чего он тайно жаждал несколько лет и на осуществление чего он уже потерял всякую надежду, отчего даже успел превратиться-переквалифицироваться в гомоборца, сбывалось, и сбывалось самым естественным, самым натуральным образом: полуголый Колька, готовый отдаться — готовый подставить зад, стоял рядом, на расстоянии одного шага, и всё, что оставалось сделать самому Гоблину — это раздеться тоже... что Гоблин, не спуская с Кольки горящего взгляда, тут же не замедлил сделать: жадно глядя на Кольку, скользя взглядом по стройной Колькиной фигуре, чувствуя, как стремительно, сладостно возбуждается, Гоблин стал торопливо — ответно — расстёгивать брюки свои... а еще через минуту Колька лежал на кровати, раздвинув ноги, и Гоблин Никандрович, напрочь забыв, что он активист движения «За моральное возрождение», ошалев от внезапно свалившегося счастья, стоял на коленях между Колькиными ногами и, по-молодому нетерпеливо, жадно скользя взглядом по стройному, вполне сформировавшемуся и в то же время притягательно юному Колькиному телу, дрожащим пальцем втирал в обнаженную головку своего возбуждённого, твердо торчащего члена бесцветный, знакомо пахнущий вазелин... как когда-то — в ранней молодости, накануне жизни...
Вжик... вжик... — скрипят пружины кровати, — сладострастно двигая бёдрами, Гоблин Никандрович Гомофобов, публичный борец с педерастией, неутомимо скользит твёрдым, как скалка, членом в горячем, туго обжимающем Колькином очке, — вжик... вжик... хорошо! Ах, как хорошо!"Гомофобы», «гомофилы»... какая, бля, хрень!"Что существует, тому уже наречено имя, и известно, что это — человек...» — сказано у мудрого Екклесиаста, — Гоблин Никандрович Гомофобов, активист движения «За моральное возрождение», с наслаждением трахает Кольку уже в который раз, и хотя Колька, подставляя зад, какого-то особого удовольствия от скольжения члена в своём очке не испытывает, всё равно он Гоблину не отказывает... а не отказывает он потому, что не в напряг это Кольке: ни физического, ни морального дискомфорта Колька, подставляя зад, не испытывает. А ведь он, Колька, тоже...
