Помню, в 33 году голод был! Кишки сводило так, что хоть вой! Жил я в то время в селе на Кубанщине. Колхоз у нас был большой, токмо закрома пустые. Белых разбили, кулаков сослали в Сибирь и жрать совсем ничего не стало. Пришла пора сенокоса. Мы, парни — а нас человек восемь, — пошли косить у горелого леса. Помню, косим, жаворонки заливаются, недалеко из рощи кукушка нам года отсчитывает. Ку-ку!... Сука, и все! Блин, один год жить осталось! А мне всего 18 лет. Я тогда еще бабские губы на вкус не пробовал! Ялда у меня была приличная. Нет, да вскочит в штанах, сраммм один... Приходилось вожжами привязывать, шоб девки, да и парни на смех не поднимали. Помнится после сенокоса полезли мы в лужу, это так мы называли маленький пруд у нас в селе. Залезли, значит, а лужа то наша мне по пояс. Стоит моя ялда, голова из воды выглядывает, на волнах качается. А девка, Лушка увидала это, и диву далась. Закричала всем.
— Тихо мол робята, рыба кислородом дышит..
Да как хвать за мою ялду и сходу тянуть на берег. Я шо есть мочи в крик, парни не поняли шо такое, бегом на берег, перепужались... Вроде Лушка какого крокодила поймала. Так вот, схватил я ниже Лушкиных рук свою ялду, тяну назад, сопротивляюсь, значит. А Лушка не прет, что это ялда моя, кричит...
— Ты, паря, держи крепче, а то вон как он упирается, — и давай меня за ялду на берег тянуть. Кряхтит, зенки свои выпучила, с рук не спускает, к берегу тянет. Но когда ближе к берегу меня оттянула, тоды и поняла... в чем дело... Оооо... тоды она еще пуще заорала, от стыда, али с испугу, мне до сего дня неведомо. Но то, шо неделю я лежал трупом, так это верно. Опухла ялда так, шо в крынку молочную не влазила... Это я так студёной водицей в крынке ялду остужал. Никому Лушка тоды не рассказала, кого она с пруда вытаскивала. Стыдоба наверно её замучила.
Дык вот, об чём это я. Ну да... Так на следующий год мы опять косить с парнями пошли. Жара немерная. Хлопцы портки поснимали, голышом косят. Мухи жужжат, оводы за задницу кусают их, а они знай косами машут, а писуны их, в пору косам, туды — сюды, болтыхаются. Ягор косит и ссыт, словно у городе поливалка, асфальт поливает. Но Егоркина Ялда с моей несравнима. У меня шкворень, а у Егорки шпингалет буфетный. Я портки свои не сымаю, дабы в ужас народ не вводить. Мало ли шо, народ щас отощавший, от испуга в беспамятство падает, глаза закатывает!
Так мы до захода солнца рук не клали, всё косой махали! Хлопцы от устали на сено повалились, ноги вытянули, аж треск по полю разлетелся! Ну, да полежали маленько, и давай свои узелки развязывать, вечереть собрались... это по-городскому, а по-нашему, по-деревенски, жрать значит!
А у меня-то и узелка нет и жрать тоже нет. В доме кроме мамаши моей и фотографии батьки убиенного на Перекопе ни фига нету. Мыши, и те в поля убежали! Дык я решил позычить у хлопцев провизии, дабы до утра ноги свои не протянуть. А хлопцы жадные, не дают, все в один голос... Иди на хуй и хуй соси! Шо сказать, я тогда неграмотный был, это щас я в городе живу, а тоды... мы газеты не читали, даже на «ветер» ходили с лопухом! Это щас, придумали газету в рулон скрутить и в уборной ложат на видно место. Тока этот рулон без буковок, читать нечего.
Легли мы спать рано, с утра опять же косить. — Я к Егору подполз и вопрошаю.
— Ягорка, ты спишь?
— Чего табе? — недовольствено ответил Егор.
— Ты мне вот шо Егорка расскажи. А как это хуй сосать?
У Егорки сон сразу отшибло! Голову приподнял и тихо так шапочет. — Дурак ты Ванятка, такой радости и не знашь?
— Вот, ей богу, не знаю, крест святой, не слыхивал про эту радость! Шепчу я Егорки, тихо, шобы хлопцев не разбудить.
Ты мне ответь Ванятка, шо у тебя в штанах? Вопрошает Егорка меня.
— Как шо, знамо... ялда!
— Хуй это, Ванятка, хуй, а не ялда!
— Так зачем сосать его? — уже без интереса спросил я у Егорки.
— Так питательно, если
