Ночь тихо опустилась на город, распростерла, шурша, свои черные крыла, затопила обсидианом проулки, трусливо отступила перед залитыми электрическим светом улицами... Ее нежное, почти материнское касание горячило кровь, навевало истинно ночные, эпикурейские размышления. Желание плоти становилось почти невыносимым — вместо того, чтоб лечь спать, я стал прохаживаться по комнате взад-вперед. Нет, заснуть положительно не получится, накопившейся похоти и страсти требуется выход, чем скорее, тем лучше. Ночь-Матерь, отчего Твое время делает людей столь смелыми и безрассудными, горячими и страстными, что в Тебе такого, что даже заядлый ханжа превращается в пылкого любовника?... Нет ответа.
Вздыбившаяся плоть решительно прерывает ненужные сейчас мысли — словно тончайшую нить здравого смысла перерезали беспощадные ножницы желаний. Темных, потаенных, развратных, сокровенных...
Ты спишь, мое счастье, сладко посапываешь на просторном ложе, где до сих пор бросаются в глаза следы наших утренних утех. Улыбаясь, я подхожу к изголовью, не в силах оторвать взгляда — будить тебя кажется кощунством, и потому я безмолвен, недвижим... Впрочем, ты и так отчего-то тревожно заметалась, коротко застонав (от наслажденья ли? от страха? от боли? Кто знает, что явило тебе Морфеево царство, страна снов...) и открываешь глаза. Губ твоих касается улыбка, до странного похожая на ту, что застыла на моих.
— Ночь не дает покоя и тебе, любимая? — спрашиваю я, легко касаясь твоих волос, лаская кончиками пальцев щеку...
— Не дает, мальчик мой, — слышится сквозь дымку нежности твой ответ. Ты, извернувшись игривой кошечкой, касаешься губами моей ладони, отчего я улыбаюсь еще шире и ласковей.
— Давай обретем его вместе, м? — смеясь, вопрошаю я. И знаю, что ты ответишь «да». Однако, так хочется услышать это взаправду...
Вопреки ожиданиям, ты молчишь, лишь отбрасываешь одеяло и пододвигаешься приглашающе. Это красноречивей тысяч слов, и никогда не нужно меня упрашивать... Я нежно набрасываюсь на тебя, ликуя — ведь ты позволяешь быть рядом с собой, любить, дарить радость и доставлять наслаждение... Столько, сколько я могу подарить, ты принимаешь, и щедро отвечаешь взаимностью. Это ли не счастье? Да. Ты — мое счастье... А потому, я тоже хочу сделать счастливой тебя.
И начинаются ласки — кинжально-острые, обжигающие страстью и нежностью, чувственный танец губ и рук по твоему зовущему, желанному телу. Дорожка жадных поцелуев извивается от мочки твоего ушка до самого низа живота, сокровеннейшего из мест... И почему их так часто зовут «срамными»? Ах, ханжи, не видите вы всей их прелести, не знаете, как упоительно это — ласкать губами и языком крохотный, с горошинку, клитор, шустро сновать пальцем во влажном тепле лона, одновременно мягко массируя коричневое колечко ануса. Не знаете, каково сплетаться в любовном упоении на измявшихся простынях, ласкать, даря наслаждение, не требуя ничего взамен — просто, чтобы тебе было хорошо, солнышко. А ради этого — все к твоим прелестным ножкам: трепет, нежность, восхищение, любовь... Все.
Ты извиваешься под моими ласками, стонешь в голос, не боясь, что услышат; твои пальчики погрузились в пряди моих волос, тесней прижимают мою голову к твоей истекающей соками плоти. Не бойся, что отстранюсь — и за все сокровища мира не будет такого, лишь после того как... Да, да, именно! — ты конвульсивно изгибаешься, стон переходит в крик, мечешься на кровати, едва не ломая мне пальцы; в висках стучит кровь, а ты еще и сжимаешь их бедрами... Девочка моя... Пальцы с неохотой покидают влажное тепло: один — из мокренького лона, второй — из расслабившегося ануса. Приласкав на прощание длинным движением языка, я поднимаюсь вверх, лестницей поцелуев и ласк: щекоча кончиком языка впадинку твоего пупка, оглаживая руками бедра и талию, дразняще
