дешевле на них отвечать, пока не удовлетворишь ее порочное любопытство и прочие низменные страсти. И я ответил развернуто:
— Если «автономный» секс — то в тринадцать. А с девчонкой — в четырнадцать с половиной. Достаточно подробная информация?
Я немного покраснел. Не потому, что соврал — да и зачем бы мне врать? А потому что, наверно, Светка усилила натиск и участила ритм, мастеровито массируя своим шустрым язычком мою головку. Минет она делала неглубокий, но качественный. Настя не унималась:
— «Автономный секс» — это, в смысле, мастурбация? Ты хочешь сказать, что мастурбировал когда-либо в пубертатном периоде?
По-моему, ей было смешно. А мне? Ну, с какой-то стороны. Но не с той, с которой пристроилась Света со своими вполне серьезными, деловитыми губками.
— Милая Настя! — сказал я, настроившись на обстоятельную речь. — Если ты, конечно, еще не обратила внимание на этот ниибаца какой незаметный факт, я и сейчас в пубертатном периоде.
— Семнадцать — это уже не пубертатный, а юношеский! — авторитетно поправила Света, освободив рот.
Я скосил на нее глаза:
— Так! У тебя, кажется, с Доном Хулио дискуссия? Ну и не отвлекайся! А с Настенной мы как-нибудь сами.
Возможно, Света подумала «хам». Что ж, многие барышни не только думали такое — но и говорили мне прямо в глаза. И чего теперь: хамом не быть? Да ладно: «не хамам» девушки в глаза даже не смотрят, не то что, там, чего-то говорить или смотреть куда-то еще. Так или иначе, Света добросовестно возобновила прерванный отсос. Я снова обратился к Насте:
— Поправка, блин, принимается. Значицца, я дрочил не только в пубертатном периоде, напропалую, — но и в юношеском. И если тебе это тоже интересно, в мои планы входит дрочить и в последующих периодах жизни. Кроме того, когда перестанет стоять, хотя такой период жизни вообще не входит в мои планы.
— И с какой интенсивностью? Сколько раз, скажем, за день?
«Точно маньячка!» Нет, конечно, все барышни рано или поздно интересуются подобными пикантными вещами — но не через пятнадцать же минут после знакомства? Впрочем, этот допрос меня даже начал забавлять. В этом было что-то само по себе эротичное. Некий «шарм де вульгаритэ», как сказал бы мой старший брательник, который знает из французского не только «французский поцелуй» и «французскую любовь». Я нахмурился, прикидывая.
— Ну как тебе сказать? В иной пасмурный тоскливый день — бывает и одного раза достаточно, только чтоб система не закисала. А бывает, причем даже в тоскливый пасмурный день, но другой тоскливый пасмурный день — вздрочнёшь разок, да такое чувство вины разберёт, за грех рукоблудия, что просто колом встает, хушь вешайся. Или — по-новой дрочи. Угадай, что я выбираю? И так — восемь раз.
— Восемь?!
— Ну, пять — точно бывало. Комбинированно. С утречка — с девчонкой трахнулись разок, потом она в школу пошла, а я остался предаваться воспоминаниям о том утреннем перепихоне, который, скажу честно, стоил того, чтобы с памятью о нем вздрочнуть еще четыре раза — если, конечно ты впрямь считаешь, что все это охуенно твое дело!
— Не обижайся, — извинилась она за, типа, бестактность. — Ладно, не будем касаться, эээ, интимных тем.
«Не будем касаться? А чего мы еще не потрогали из интимных тем? Наличие, типа, гомосеческого опыта? Ебу ли я свою кошку? Не было ли у меня фантазии обоссать любимую куклу моей сестры, которой, впрочем, у меня нет? Остальное — вроде, все потискали железно!»
— Ладно, эээ. Скажи лучше, чего ты слушаешь, а?
Признаюсь, суть этого вопроса я просек не сразу. А через полминуты ответил:
— В данный момент я слушаю какую-то маньячку, которая наглухо посралась с реальностью этого мира, причем до такой степени, что грузит вопросами вроде «чего ты слушаешь» парня, которому