руках вставили в большое кольцо в полу. Дёрнувшись несколько раз, я убедился в бесполезности своих усилий. Фрей сорвал с меня медальон и бросил одной из служанок:
— У тебя не будет ничего своего, попрощайся с побрякушкой.
Другой служанке он велел остричь мои волосы. У скандинавов, как, впрочем, и у нас, коротко остригают или бреют головы только рабам. У меня всегда были длинные волосы, и мне с детства внушали, что только так приличествует воинам. Надо знать, какое унижение я испытывал, когда мои чёрные пряди падали на деревянный пол из-под ножниц служанки.
Голова моя была острижена, и служанка заметила серьги у меня в ушах. Выпросив их у Фрея, она захотела ещё поцеловать меня. Получив разрешение, женщина впилась мне в губы под всеобщий смех. Я с отвращением сплюнул, зубы она не чистила. За это служанка с силой ударила меня в живот под новый взрыв смеха.
Фрей потребовал, чтобы я признал его своим хозяином, но я сделал свой выбор ещё в тот момент, когда понял, очнувшись, где нахожусь. Я сказал:
— Ты мне не господин, а я не твой раб.
Меня били плетью по спине и голове и снова повторяли требование. Получив третий отказ, Фрей изрёк, что я буду оставлен в таком положении без пищи и воды пока не поумнею.
Викинги ещё долго пировали, только под утро слуги начали прибирать зал. На меня уже не обращали внимания. Правда, пару раз служаки, хихикая, целовали меня, а раб со злобой пнул по ноге, потому что я мешал ему подметать. Оставшись один, я изо всех сил пытался освободиться, дергая кольца так и сяк, всевозможно изгибаясь, но только выдохся окончательно, натёр до крови запястья и чуть не вывернул себе суставы. Последующие часы становились всё мучительнее: спина затекла, болели кости, и я всё что угодно отдал бы за глоток воды. Я пробовал просить об этом изредка появлявшихся в зале слуг, но меня или игнорировали, или плевали в мою сторону.
Прикованный за запястья к полу, я был вынужден сидеть на коленях, согнув спину. Счёт времени был потерян. Если я пытался лечь, и это замечали, то ударами поднимали меня. Время от времени приходил викинг, что привёл меня в зал, избивал меня плетью по уже посиневшей от кровоподтёков спине, добиваясь покорности. Настал момент, когда я опять почувствовал приближение смерти. Никакими побоями меня уже нельзя было поднять на колени, хотя мои мучители колотили меня головой об пол, били по гениталиям. Жажда, казалось, сожгла мой рот. Разум, хоть и с трудом, всё же оставлял меня, избавляя от страданий. И это был второй раз, когда судьба предоставляла мне достойный исход.
4.
— Уже лучше, — молвил господин, прочитав последнюю запись, — а что же ты не рассказал, как не удерживал мочу, как исторг желчь и валялся в своих нечистотах, как свинья? (Ещё бы! А что я мог поделать?!) Я требую достоверности. Ты обязан излагать все грязные и мучительные для тебя подробности. Теперь напишешь, как была сломлена твоя воля, и ты сам назвал себя рабом.
— Слушаюсь, хозяин.
Каждый раз, когда я потом видел это лицо, оно был для меня той живительной влагой, смочившей мои губы. Этот склонившийся надо мной лик был так неизъяснимо прекрасен и окружён небесным светом! Несколько капель воды мне влили в рот и протолкнули туда кусочек хлеба. Я был поражён этим светом, этой красотой. Жизнь так властно позвала меня назад, что я не смог противиться. Наверное, как раз в тот момент я и потерял окончательно свой рассудок. Рядом с этим небесным существом, пожалевшим меня, стоял Фрей. Я почти не понимал их речь, но, со слов моего хозяина, это было так:
— Ты хочешь убить его?
— Придурок слишком гордый.
— Да ты только посмотри, какое красивое существо!
— Мне он тоже понравился, поэтому я и захватил его, но мальчишка оказался таким упрямым! Если не подчиняется мне, пусть лучше сдохнет!
— Ты всегда так, Фрей. Дай мне напоить его, и
