принадлежностью сначала Михайлова, а затем и свей его семьи. Боль сквозила в каждом её слове, когда она описывала все зверства и издевательства, которым её подвергали здесь. А потом она стала такой же, как и семья. Меня совсем не удивило то тепло, с которым она отзывалась о мужчине, который изнасиловал тринадцатилетнюю девочку: я уже достаточно насмотрелся.
— Наташа... — прошептал я и обнял её крепче.
— Паша... Я люблю тебя.
Она плакала, а я вытирал её слёзы. Она смотрела на меня своими огромными чистыми глазами, и я чувствовал, как из меня постепенно выходит вся ненависть, злость и эгоизм. Я что-то терял, но не мог понять что.
— Наташа...
— Паша...
Наши губы слились в долгом поцелуе, который соединил нас и заставил понять: мы всегда будем вместе. Я поднял невесомое тело и отнёс девушку на кровать. Мы любили друг друга страстно, самозабвенно, будто делаем это в первый и последний раз. Наверняка именно так хочет жить приговорённый к казни. Как он цепляется за последний глоток воздуха, так и мы не могли разъединиться. Девичья грудь касалась моего лица снова и снова, благословляя на новые свершения. В порыве страсти мы не шептали друг другу признания в любви, не клялись в вечной верности. Мы просто повторяли Имена. Имена.
— Паша...
— Ната...
Мы любили. В первый раз. Я никогда не забуду ту ночь. Ночь, в которую я понял, зачем я здесь. Уже под утро мы, наконец, угомонились и заснули. Дикий котенок, наконец, нашел своего хозяина. Она спала, положив голову мне на грудь, лишь иногда она вздрагивала, просыпалась и в тревоге оглядывалась по сторонам, но, увидев мою улыбку, снова засыпала. В ту ночь я с трудом сомкнул глаза: слишком многое нужно было решить.
Продолжение следует...
