телевизору, но все вокруг трубили о ней, о ее песнях, ангельском голосе, о ее выступлениях в защиту чьи-то там прав, о том, как она сидела за это в тюрьме и была освобождена под давлением хиппи, о леденящих попытках сорвать ее концерты, опозорить и изувечить ее... Интерес к ней подхлестывался тем, что ей было всего двадцать, и за каких-нибудь три года ей, со своими тихими песнями под гитару, удалось прорваться туда, куда самые ядреные суперстар ползли десятилетиями. Поэтому, когда Тим увидел афишу — он решил, что Дженни, пожалуй, достойна его внимания, и впервые за много лет купил билет на концерт. Билеты стоили от двадцати до пятисот баксов, и Тим решил шикануть: купил за две сотни место в партере, в третьем ряду.«Хоть рассмотрю ее», думал он, пробираясь к своему месту. Толпа задержала его так, что он не успел повертеться перед зеркалом, поправить галстук и провернуть прочие дела; «авось добегу в антракте до тубзика...»Тим подоспел в последний момент: не успел он сесть, как погас свет, зажглись софиты, и прямо перед ним раскрылась золотистая пустота сцены.В глубине ее показалась и плавной походкой вышла вперед хрупкая фигурка с гитарой. Зал взорвался приветственным ревом. Дженни подошла к краю сцены, улыбаясь неописуемой улыбкой, удивленно-застенчивой, будто она впервые на сцене, и ей приятно и неловко, что ее так любят... но Тим не хлопал.Во-первых, он узнал ее: эту улыбку и черные индейские глаза невозможно было спутать ни с чем. Во-вторых, вся она вдруг врезалась ему в нутро, как нож, и Тим готов был скулить от кома, сдавившего ему горло петлей восторга и тоски.Дженни пела песню за песней, улыбаясь залу своей застенчивой улыбкой... а с Тимом творилось что-то невероятное. Каждая песня казалась ему откровением царя Давида, каждая улыбка била в нервный ком, зудящий в горле, каждый взгляд сверлил сердце. Тим не понимал, что с ним происходит.У него не было сил даже насмехаться над собой; «я влюбился в звезду, как мальчишка», думал он, «я не могу жить без ее улыбки, без ее черных волос и ее песен. Что это со мной? Да, она красива, я признаю это; таких девушек встретишь хоть и не везде, но все-таки... Нет, нет и нет! таких больше нет, она одна, одна-единственная, она удивительна, она чудо! Она...»Ему казалось, что Она поет только для него. Она действительно пела с такой силой, что казалась лучом, вперенным в чью-то душу, и Тим, если бы мог видеть кого-то, кроме нее, заметил бы на многих лицах слезы; но он не видел никого и думал о том, как она удивительна и какой он дурак.«Я так и останусь для нее невежей из толпы, облившим ее клопиной дрянью», думал Тим. На заднем плане трепыхались остатки ума: «Кто я — и кто Она? Бессмысленно, нелепо... И как теперь жить? Ездить за ней, ждать ее выступлений, как смысла жизни? Черт, черт, черт, черт...»Двухчасовый концерт промелькнул, как мгновение. По бокам сцены уже теснились поклонники с букетами... «Почему я не купил цветы? Ведь я мог бы подойти к Ней. Мог бы, может быть, даже коснуться Ее... Идиот!»Вдруг его подбросило вверх, и он, не переставая отчаянно ругать себя, поволокся вслед за своими ногами, которые помимо воли тащили его к сцене — без цветов и безо всякого, хоть размалюсенького повода. «Идиот!... Скажу ей, что она... Нет, ничего не скажу — только подойду-посмотрю поближе... Может быть, оттуда видна ее грудь... Ее нежная маленькая грудь... Спрячусь за спинами проклятых цветочников, она и не увидит... Ну и ну! сколько лет тебе, мальчишка?» — издевался он над собой, влезая на сцену.Тело его само клонилось за чужие спины и букеты, избегая открытого пространства. «Боже!... она ведь может понять, что я в нее...»Эта мысль вдруг так ужаснула Тима, что он, даже не успев толком взглянуть на предмет своей страсти, шмыгнул за чей-то ... фрачный зад, стараясь слиться с ним, со стеной и с воздухом.Зад как раз выходил поздравлять Дженни. Их разделяли каких-нибудь шесть футов. Неуклюже
