избежать.
Повернувшись ко мне тетя Тома слушала и не слушала меня, углубившись в свои мысли. Когда. поток моих мольб иссяк и я остановился перевести дух, она прямо спросила:
— Допустим, я не скажу ничего твоим родителям и ты выйдешь сухим из воды, а он, — ока указала на съежившегося Леньку и я, невольно, проследил за ее пальцем взглядом. — ОДИН получит все наказание, причитающееся вам ОБОИМ. Тебе кажется, что это справедливо?
Я молчал и она снова взяла меня за подбородок:
— Тебе не кажется, что это ПРЕДАТЕЛЬСТВО? Не слышу ответа!
Я сипло что-то выдавил из перехваченного ужасом горла.
— Ну! Я откашлялся и прошептал:
— Да... — 0на отпустила меня и, глядя в сторону, отстраненно бросила:
— Хорошо что хоть это ты понимаешь. Ладно, я не скажу твоим родителям, но я сейчас накажу твоего друга, а ты 6удешь присутствовать при этом и внимательно смотреть, как он отдувается один за вашу ОБЩУЮ вину. Евгений, иди готовься.
Я ужасом смотрел как Ленька послушно пошел в спальню и загремел там скамейкой, на которой его обычно порола мать, выдвигая ее из-под кровати. Тетя Тома, взяла меня за плечо и, брезгливо, будто несла в руке нашкодившего щенка, провела в спальню.
Ленька уже разделся догола и лежал ничком на скамье. По спине его и попе пробегала крупная дрожь. Руки он стиснул на передней кромке скамьи так что побелели костяшки пальцев. По его рассказам я помнил, что мать никогда не привязывала его. За каждую попытку уклониться от удара следовали еще три удара, за каждый крик (в «хрущевских» квартирах можно было только мечтать о звукоизоляции) — пять.
Тетя Тома достала из шкафа ремень, потом подумала и, положив обратно, достала детскую скакалку.
Поставив меня так, чтобы наказание было хорошо мне видно, тетя Тома неудобнее взяла, сложенную пополам скакалку в ладонь и, взмахнув пару раз для пробы, сильно ударила по сжавшимся ягодицам сына. Противно свистнув, скакалка, гибко обогнув ленькину попу, пропечатала двойную вздутую полоску, сразу налившуюся кровью. Мой друг, забывшись, тоненько взвизгнул
— Еще пяток получишь. Да, я забыла, ты получишь сегодня ПЯТЬДЕСЯТ ударов. «За себя и за того парня», как говорится. Считаешь несправедливо? — И, прищурившись, посмотрела на меня. Потом снова обратилась к сыну, который всхлипывал, подавленный огромностью предстоящего наказания:
— Кто принес эту гадость?
И снова высоко занесла руку со скакалкой. Во мне, перебивая страх перед наказанием, зрело чувство вины перед Ленькой, потому что инициатором «просмотра» был я. Сейчас Ленька начнет «колоться» (а в его мужестве я сильно сомневался) и тоже станет предателем. Из моих глаз брызнули слезы и, размазывая их кулаком, я мужественно, как мне показалось крикнул:
— Это я, я во всем виноват! Я принес карты! Ленька ни при чем!
Тетя Тома опустила скакалку и заинтересованно на меня поглядела:
— Ну и что? Ты же чистеньким из воды выйдешь. Легко быть смелым когда ничего не грозит. Ты так считаешь? Да или нет? Она бросила скакалку на кровать и села.
— Я не могу оставить тебя безнаказанным. Если я это сделаю, то не смогу глядеть в глаза сына, не смогу его воспитывать. Не смогу обвинить, если он совершит подлость. Выбирай: или я пойду к твоим родителям, все им расскажу и мне будет все равно что они с тобой сделают, но Евгений получит все наказание за двоих или ты сейчас согласишься, чтобы я выпорола и тебя, тогда родители ничего не узнают, но наказание вы поделите. Решай. Я подожду на кухне.
Она легко поднялась и, взмахнув подолом расклешенной мини-юбки (по тогдашней моде), стремительно вышла.
Ленька, подняв зареванное лицо, с такой надеждой и мольбой глядел на меня, что я не выдержал и кинулся за ней вслед. Она, повернувшись к окну, курила в кухонную форточку.
— Тетя Тамара, я согласен.
Ленькина мама поглядела
