дрыхли на своих полках, отравляя атмосферу перегаром. Увидев простынь, я скомкал ее и, жалея себя бедного и несчастного, поплелся в вагонный туалет. Первым делом в окно полетело белое, обспусканое полотнище. Затем, привставая на цыпочки и выворачивая шею, я обозрел в зеркале поле вчерашней битвы. Результаты были сокрушительными! Очко растянулось пальца на три и увенчивалось обширным кровоподтеком. Моя белая попочка вся вдоль и поперек была разрисована синяками и царапинами от ногтей (когтей?) горячих горных орлов. Ужасаясь следам ночного путешествия в сады Аллаха, я чуть не заплакал!
После полудня хачики очнулись. Я с замиранием сердца, пряча глаза, ждал их реакции. Зря. Не стоило и волноваться. Молчаливый так все и молчал, с ухмылкой поглядывая в мою сторону. А усатый, скалясь и похлопав меня по плечу, развил бурную деятельность, устраняя последствия ночного бедлама. Как? Да очень просто. Сгреб все в кучу и выхуйнул в окно!
При наплывающем в раме вокзале крупного областного центра, мы попрощались. Усатый абрек опять скалился, хвалил, звал в гости и долго объяснял, как к ним добраться. Я переминался с ноги на ногу, кивал и ждал когда кавказцы слиняют. Нормально так попрощались, по-человечески.
Состав тронулся и, провожая взглядом сталинский ампир вокзальной громады, я заметил злой взгляд пожилой проводницы. Нет сомнения, что она отлично слышала наше страстное ночное буйство.
— Здрасьте.
Лохудра не ответила и презрительно отвернулась.
А я вернулся в купе, лег и стал задумчиво скользить взглядом по мелькавшим за окном просторам Родины. О сколько нам открытий чудных: Ну какой там нахуй Сашка! Оставшийся в Москве мимолетный друг не смог бы дать мне и сотой доли того блаженства, которым, походя, одарили два нечистоплотных хачика.
Как загадочна и интересна жизнь! Как непостижима и прекрасна!
Аллах акбар.
Аллах акбар.
Я отвернулся к стенке и, тихо и радостно, засмеялся.
The end.
