костюма, в белилах на ее коже и в ее влажных глазах, и вся она блестела, как радужная капелька...
Когда мы вошли в квартиру, она вдруг сказала мне:
— А знаешь... Меня еще никто никогда так не защищал.
— Ну... Ведь я твой отец, — выдал я ту самую фразу, чувствуя, как у меня краснеют уши. — Скажи, а где ты... все это достала? И накрасилась?
— Весь день моталась по магазам. За два часа все купила, не было только колпака. В «Детском мире» нашла, прикинь? А накрасилась в Макдональдсе, в туалете. На меня все смотрели, как на чудо заморское, не хотели выходить, и получилась очередь. Клево, да?
Мне ужасно хотелось обнять Альку, прижать ее к себе и ткнуться носом в ее рыжий парик, но я стеснялся и не доверял себе, и поэтому сделал вид, что очень озабочен грязью на своих брюках. Алька потопталась рядом — и пошла в ванную.
Я слышал, как она шуршит там своим шутовским нарядом. «Вот она уже голая», думал я, «сейчас смоет краску, и не будет никакого шута, а будет обычная голая девушка, только очень красивая... « Почему-то от этого было вчетверо грустней.
Вдруг я почувствовал, что не могу. Мне надо увидеть ее. Голую.
«Что ты делаешь?" — говорил я себе, открывая дверь ванной.
Она была незаперта.
— Не помешаю? Мне бы тоже умыться...
— Нуууу... — сказала Алька. — Ладно уж. Чего ты у меня не видал, в конце концов?
Она стояла голая под душем и как раз смывала краску, которая размазалась по ней забавными бело-розовыми разводами.
— Ты такая смешная, — сказал я. — Ты похожа на Смирнова из «Шурика», когда ему на стройке в рожу залепили.
— Спасибо... за комплимент... — улыбнулась она, моргая от мыла.
— Давай помогу. На корточки присядь...
Она присела, распахнув пизду, — а я стал смывать мыльное месиво с ее личика, шеи и ключиц. Ей было приятно, я видел это, и старался касаться ее нежно, как только мог.
— Не одевайся, ладно? — попросил я, когда она вылезала из ванной. — Хочу немного полюбоваться на тебя.
— Ну ладно, — ответила Алька, отвернувшись от меня. — Вытрусь только...
— Давай я, — снова сказал я, но Алька посмотрела на меня долгим взглядом, и я осекся: — Нет, ты права. Это уже чересчур.
— Ну почему? Вытирай, — глухо сказала она.
Сердце заколотилось, как бешеное. Алька присела на бортик ванной, и я, млея, как никогда в жизни, вытер насухо все ее удивительное тело — и волосы, потемневшие от воды, и шейку, и замечательные ее груди с сосками, розовыми от тепла, и животик, и попку, и пизду...
— Как после бритья? — спросил я, стараясь говорить заботливо, по-отцовски. — Нет раздражения?
— Нет...
— А ты знаешь, что у тебя очень красивые ноги? — говорил я, протирая ей между пальчиков.
Ее ступни с самого начала свели меня с ума...
— Знаю, — ответила она и почему-то улыбнулась.
— Ну... Все. Сухая. Пойдем, шут, чаю попьем, — бодро заявил я. («Блин, как фальшиво прозвучало-то... «)
— В голом виде? — спросила Алька, продолжая улыбаться.
У нее была совершенно особая улыбка — тонкая, пронзительная, с сумасшедшинкой, совсем не идущая к ее тинейджерским замашкам.
«Ничего, перерастет — и будет такой роковой женщиной, что ой-ей-ей», думал я. «От ее улыбки уже сейчас хочется или лопнуть на месте, или...»
— А что? Ты меня стесняешься?
— Стесняюсь. Но совсем чуть-чуть, — сказала Алька, кинув в меня блестящий взгляд.
Мы прошли в кухню. Я включил электрочайник и сел рядом с голой Алькой на кухонном уголке, большом и мягком, как диван.
Было очень трудно найти тему для разговора, и поэтому я решил гнуть отцовскую линию:
— Аль... Видишь, как опасно, эээ, вступать в контакт с кем попало... Я же говорил тебе, что у нас город...
Она вдруг прильнула ко мне, обняла меня за плечи и чмокнула в щечку.
Это была совершенно невинная ласка — я видел, как дочери целовали своих отцов в сто раз крепче, — но она была такой нежной, и в ней было столько горячей женской чувственности, что у меня вдруг потемнело в