Я зажал ей рот рукой, чувствуя, как горячее судорожное дыхание едва не обжигает мне ладонь. Возбуждение было неимоверным. Но что, гораздо хуже, — то ли из-за двухдневной пьянки (несмотря на гневные понукания и укоризненные взоры мамы) или вынужденного годового воздержания, но сегодня, на беду мамы, я был рабом своей страсти.
— Тихо, мама... , — еле слышно зашептал ей в ухо, — ты так всех тут перебудишь..
Я медленно водил языком по её обнаженным плечам, покрытыми лёгкой россыпью веснушек. Аромат её волос сводил меня с ума. Не знаю, может быть, от того, что она спала или... Не знаю, но её пульсирующее напряжённое лоно было влажным и горячим. Конечно, мне хотелось верить, что это из-за того, что мама совсем не против происходящего... Я не двигался, пребывая на грани экстаза. Мой член до самого основания находился в женской пизде, — ощущение, почти позабытое за год в армейке. Мои бёдра с силой вжимались в мягкие женские ягодицы. Я чувствовала, как мамина попка буквально ходит ходуном.
Языком я ласкал её затылок и шею, чуть не урча от наслаждения, как кот. Нет, я не двигался... Какое тут. Одно движение и я взорвусь, как вулкан. Впрочем, сейчас, мне и не хотелось большего.
Глубокая ночь уже. В другом конце комнаты, на невидимом в темноте, диване, дружно похрапывали мои тётки.
Да, маме, разбуженной столь бесцеремонно и, думаю, для неё крайне неожиданным способом, конечно, потребовалось какое-то время, чтобы осознать то, что я сказал. Не сразу. Но, в конце концов, она уловила смысл моих слов. Во всяком случае, она больше не пыталась что-то промычать мне в руку. Но я всё — равно, не выпустил её рот из плена моей ладони. Второй рукой сбросил с её плеча тонкую бретельку маечки и просунул руку под её тело и мягко сжал её грудь. И чуть едва не кончил... Упругая теплая плоть в моей ладони наполняла меня томной негой. Мой член в тесном плену женского естества просто разрывало от возбуждение. Эрекция была невероятной. Пальцами я нащупал большой шершавый на ощупь сосок и принялся его теребить.
Мама взбрыкнула подо мной, словно, норовистая лошадка. Но куда там... Ну-ну... Гномик решил одолеть Голиафа? В спорт роты не берут абы кого. Она меня со своими метр шестьдесят уже в девятом классе-то была на полторы голову ниже. Но мама честно пыталась изо всех сил, то ли сбросить меня с себя, то ли выползти из под меня. Я так и не понял, если честно..
Да, и поздно уже брыкаться... Наверное, ещё не поздно было, когда я, обуреваемый клокочущей похотью, едва не ползком, прокрался сюда, через весь дом, в эту комнату и стоял над ней на коленях на полу и долго любовался её красивым спящим лицом, манящими изгибами тела под тонкой простынёй. Скорее всего, ещё было не поздно, когда, не удержавшись, я склонился над ней и едва-едва касался своими губами её губ. Нет, тогда я ещё не решился. И ведь ещё даже не поздно было меня остановить, когда я уже осторожно откинул прочь простыню с её тела. Когда, уже изнывая от желания, ещё пока нерешительно оглаживал её красивую грудь, медленно — медленно водил кончиками пальцев по её бархатистой коже на ладных бёдрах и стройных ножках.
А теперь... Теперь, уже поздно брыкаться.
Когда уже вконец, озверев от похоти и дикой эрекции, я молча остервенело срывал с себя футболку и шорты, и более ни капельки не боясь её разбудить, одним грубым рывком перевернул её на живот. Она только и успела спросонья испуганно вскрикнуть, но я уже навалился на неё всем телом, моя ладонь уже сжимала её рот. Другой рукой я уже отодвигал в сторону её трусики. Ещё один испуганный, уже приглушённый моей ладонью, вскрик и лоно моей матери познало собственного сына.
Кстати, Гномик эт не просто к слову. Её так со школы вся родня наша и кличет. Маленький лёгкий стройный очаровательный гномик. Ну, ещё бывает, что Дюймовочкой называют. Да.
А мама всё зачем-то упрямо барахталась. Это выглядело несколько комично, думаю. Она не пыталась
