Выпархиваешь из подъезда на крыльях хорошего настроения — в небе сияет ласковое солнышко, вокруг щебечут птицы, в кронах деревьев у подъезда шумит ветер, от влажной земли поднимается ароматный пар. Ты улыбаешься, жмуришься и приветливо подмигиваешь солнцу и небу, птицам и ветру, траве и земле и рысцой бежишь на остановку.
Кто-то уже там скучает. И не кто-то — ты всех их знаешь, если не по именам, то уж точно в лицо. Это тетенька из соседнего подъезда, которая каждое утро куда-то возит своего трехлетнего скандалиста. Но сегодня она почему-то одна. Вот дяденька, который живет по твоему стояку на два этажа ниже — курит какую-то дрянь в подъезде, имеет привычку громко ругаться матом, а по утрам в маршрутке нещадно пукает, совершенно не заботясь об окружающих. Вот девочка-старшеклассница или студентка из какого-то из соседних домов — отличница, наверное. Всегда наглажена, причесана, с бантиками и в белых гольфиках или чулочках. Ух, ты бы с ней... была б она чуток постарше, или ты чуток помоложе... Эх, где твои семнадцать?... Она редко ездит этим маршрутом, но когда ездит, для тебя это праздник — ради удовольствия видеть ее по-детски округлые щечки и по-женски мягкие формы под одеждой, ты готов даже вытерпеть вечно пукающего дядечку и вечно орущего карапуза, которого сегодня почему-то нет...
Люди напряженно вглядываются вдаль, будто, если кто-то увидит маршрутку первым, что-то изменится. Их лица сосредоточены, на скулах играют желваки, руки сжимаются в предвкушении очередного штурма Бастилии...
Ты не отстаешь от других — твои глаза так же сузились в охотничьем прищуре, твои руки так же судорожно прижимают к груди портфель, твои ноги так же полусогнуты, и ты весь, как сжатая пружина, готов выстрелить с любую секунду и смести все и всех на своем пути.
И вот из-за поворота показывается она. Несмело оглядывает дорогу, сверкая белым кузовом и лобовым стеклом, и медленно, крадучись, приближается к остановке. Напряжение почти достигло своего пика. Кажется, любой звук может привести к взрыву.
Наконец, белый зверь, недовольно урча, замирает. Щелчок как при нажатии спускового крючка — и все сжатые пружины разом выстреливают. Первым, конечно, прорывается дядечка, активно орудуя ничем не занятыми руками, проталкивая тех, кто уже сидит во чреве маршрутки, как медведка, которая во что бы то ни стало стремится добраться до заветного корнеплода. За ним бочком заходит мамаша крикливого карапуза, затем ты галантно пропускаешь вперед «школьницу» и пропихиваешь ее дальше своим крепким прессом.
Дверь маршрутки захлопывается лишь с третьего раза — каким бы худым ты ни был, но именно твоя пятая точка мешает ей закрыться. Отчаянным толчком ты бросаешь свои бедра вперед, до боли вжимаясь в спину «школьницы». Дверца закрывается, и белый зверь, недовольно ворча, трогается с места. Последнее усилие — дотянуться до водителя, который с флегматичным видом крутит баранку и ручку громкости магнитолы, и отдать ему проклятые бумажки, которых этот проезд не стоит.
Но вот ритуал завершен, и ты можешь расслабиться и облокотиться о стекло двери (если оно, конечно, не опущено).
Ты находишься в куда более выгодном положении, чем те, кто стоят всего на полшага впереди. Чем та же «школьница», например. У тебя есть МЕСТО — ты можешь развернуться боком, ухватившись рукой за низкий поручень возле двери, опустить ногу на узкую нижнюю ступеньку и откинуться на поручень перед первым одиночным сиденьем. Можешь встать к окну спиной, поставив ноги на самый краешек верхней ступеньки, и почти сесть на откос под окном. Можешь при желании даже присесть на корточки.
Но ты этого не делаешь, потому что стоит тебе отклониться хотя бы на миллиметр, и упругая юная попка под плиссированной юбочкой из тонкой шерсти окажется для тебя недостижимой мечтой. А так ты можешь на вполне законных основаниях греться между ее мягких
