прекратить эти ужасающие звуки, вырывающиеся из её уст, подаюсь сильно вперёд и накрываю их своим ртом, одновременно ухитрившись, снова просунув под себя руку, схватиться за свой дротик и ввести его в развороченную расщелину. — Ах, ох! Миленький ты мой! — продолжает чуть ли не выкрикивать она.И случается то, что только и могло произойти в этих обстоятельствах. — Лида! — вдруг до носится до нас голос. — Что случилось?Мы замираем, парализованные страхом. — Лида! Что с тобой? — повторяет свой вопрос невольно разбуженный нами отчим.И я чувствую, как его рука касается волос на моём затылке.Реакция моей маман была молниеносной: она скидывает меня с себя, поворачивается к нему лицом и произносит: — Ах, действительно, что это со мной? Кажется, что-то приснилось... — Что-нибудь плохое? Ты, вроде бы, стонала... — Нет, что ты! Напротив! Что-то очень-очень прелестное... Но спи-спи, завтра расскажу, если не забуду.Осознав, что смертельная опасность миновала нас, я пробую, было, возобновить свою кровосмесительную забаву, но, обняв маман за плечи и прижавшись к её заду, неожиданно ощущаю что-то неладное со своим хоботком. Просовываю к нему руки и обнаруживаю, что вся его былая напряжённость и твердокаменность куда-то улетучилась и что в мой ладони что-то вроде мышиного хвостика.Очевидно, то же самое ощутила и моя маман. Выждав пару-другую минут, она поворачивается ко мне, обнимает меня, нежно целует и шепчет на ухо: — Кажется, он снова заснул... Пронесло... Но не будем больше гневить Бога... Тихонечко вставай и улепётывай отсюда... И чтобы через минуту тут твоего духа не было! — Но мне же надо одеться... — В коридоре сделаешь... Подожди за дверью, я вынесу...30. 6 — и не тётя и не г-жа Жукова..Ждать приходится прилично. Маман моя явно не спешит собрать мои пожитки и вернуть их мне. Наконец, она выходит в коридор. Мы, не сговариваясь, обнимаемся и целуемся, но теперь в наших ласках нет никакой страсти. — Слава Богу, — говорит она, — что всё так обошлось. И как это только я отважилась пойти на такое! Сама себе удивляюсь... Тебе помочь одеться? Тут так темно, ничего не видно. — Помоги. Где мои кальсоны! — Вот они... Обопрись о меня и просовывай одну ногу, потом другую...Я повинуюсь, и когда она, натягивая штанины мне на бёдра, словно невзначай, касается моих причиндалов, я чувствую, как их словно ласковая молния пронзила и они будто бы малость встрепенулись. — Носки сам наденешь? — Сам. — И ботинки? — Спасибо, справлюсь... А ты иди, а то замёрзнешь... — Не замёрзну!... Внутри меня такой пожар разгорелся!... Не знаю, что и делать с собою... Вот сорочка, просовывай руки в рукава, я её подержу... Вот так!... Теперь дай-ка обниму тебя, непутёвого, и поцелую.И тут совсем рядом раздаётся: — Это кто это в такое позднее время у меня под дверью обнимается и целуется?По голосу сразу же становится понятно: это Татьяна Николаевна. — Ах, вот это кто! — продолжает она, ощупывая нас. — Маман прощается с дитятей, называя его при этом непутёвым! — А разве это не так? — возражает маман, поглаживая мне щёки. — Кто ж сомневается! Только откуда и куда он, непутёвый, путь держит? — Откуда, не ведаю, и куда путь держит, понятия не имею, — ведь он же у меня непутёвый! Попробуй, попытай его! А мне пора и в постель возвращаться. — Пора, Лидочка, пора! — слышим мы вдруг голос из открывшейся двери её комнаты.... — Что это вы тут за беседу устроили, в коридоре, да в такую поздноту?.. — Да вот, — берётся объяснить Татьяна Николаевна, — ваша драгоценная супруга пробует урезонить вашего Сашеньку, который вдруг превратился в лунатика. Наверно, плохо его лечили в больнице. — Саша? Лунатик? Я чем-нибудь могу помочь? — Да нет, ничего особенно страшного. Забирайте-ка лучше с собой Лидочку, а я
