боюсь, что он догадается... Вдруг ему не понравится и он наболтает про меня всем... Ну, что я ничего не умею...
Я упорно смотрела вниз, а он все держал мое пылающее лицо за подбородок, словно раздумывал, хочет ли целовать мои губы или нет (по крайней мере мои мысли были только об этом). Это было просто невыносимо.
— Иди-ка сюда, — он вдруг отпустил мое лицо и тихонько потянул меня за руку к шкафу с зеркальными дверцами. Мы оба остановились прямо напротив них. Он стоял позади, — Посмотри хорошенько.
Я непонимающе подняла глаза на его отражение.
— Да не на меня, на себя, дурочка, — улыбнулся он, положив одну руку мне на плечо, а другой снова нежно поправляя мои волосы. Я неуверенно перевела взгляд на себя, — Думаешь, какому-то тринадцатилетнему козлу не понравится целоваться с такой как ты?
— Я не знаю, — прошептала я, глядя на свои пылающие пухлые губки, ясные ярко-зеленые глаза под лихим изгибом густых длинных ресниц, изящную шейку, на которой в ямочке посередине нервно вздрагивал пульс, на часто вздымающуюся грудь, уже принимавшую весьма округлые, но при этом упруго крепкие формы. Краем глаза я заметила насмешливые и пронзительные глаза Мити и судорожно опустила ресницы.
Он отпустил меня, безмятежно потянулся, подошел к своему столу с ноутом и вальяжно развалился в кресле, уже не глядя на меня.
— Слушай, Марин. Ты не притворяйся наивной святошей, потому что ты прекрасно знаешь себе цену. Твой приятель будет в восторге от твоих поцелуев, так что на твоем месте я бы скорее парился о том, как не позволить ему слишком многого, — его пальцы снова застучали по клавиатуре, хотя он уже не играл, а, кажется, занялся чем-то по учебе.
— Но как же... как же я буду его целовать, — ухватилась я за соломинку, в душе понося себя самыми страшными словами за такую откровенную тупость.
— Пусть лучше он парится, как произвести впечатление на тебя своими поцелуями. Слушай! — он резко обернулся, и я заметила, что халат у него распахнулся, обнажая мощную натренированную и загорелую грудь, — Ты просто пришла не по адресу. Я твой брат, а не сутенер, и не все братья, кстати, так терпимы в отношении целомудрия своих сестер.
Я хотела было еще что-то возразить, но он не дал сказать.
— Давай иди уже. Мне надо тут кое-что подготовить. И, если у вас все будет хорошо с тем парнем, уволь меня от подробностей, ладно? И не одевайся так на вечеринку. Это вульгарно.
Черт возьми! Я была сломлена! Да что там говорить — просто раздавлена! На что я надеялась тогда, глупая наивная девчонка с глупыми наивными детскими (Боже, какими детскими!) фантазиями! Сейчас мне кажется, что это случилось нереально давно, хотя я до сих пор помню каждый удар своего сердца, каждый вздох, каждое его слово, интонацию и, конечно, каждое его прикосновение. Это был мой полный провал, после которого я стала скрывать свои аномальные пристрастия еще тщательнее, только усложнив себе жизнь.
Прошло несколько лет, и мне уже исполнилось 16, когда я снова решилась на опасный шаг, хотя вышло все совершенно случайно. В тот раз мне показалось, что я навсегда перешла черту и назад дороги уже не будет. Мы с Митей ночевали дома одни, потому что родители на пару дней уехали в гости к друзьям. И вот бессонной ночью, в которую я прослушала столько любимых баллад, что уши ломило от наушников, я отправилась в кабинет отца за какой-нибудь книжкой, чтобы скоротать с ней остаток ночи. В кабинете на диване я вдруг обнаружила спящего брата. Он невинно спал, свесив вниз одну руку и закинув другую под голову. На нем из одежды были только джинсы, расстегнутые на поясе, видимо, чтобы не давила застежка, на шее — толстая золотая цепочка, которая красиво мерцала в приглушенном свете торшера на фоне его оливковой кожи. Не знаю, как долго я простояла там, любуясь красотой его лица и полуобнаженной фигуры, но в итоге, завороженная его магической притягательностью, я
