полноты наслаждения, острого, как боль. Мало того — положение, при котором Нэш входил в Эви, изменило угол входа, и член упирался ей в верхнюю стенку, настолько чувствительную, что Эви кончала, стоило Нэшу как следует потолкаться в ней. Оргазм при дефлорации — дело небывалое, и Нэш радовался за Эви, как никогда не радовался за себя.
Безногую Эви можно было вертеть как угодно. Нэш трахал ее на весу, повесив на шею, как обезьянку, и выходил с ней, надетой на его член, на улицу. Он уложил ее на стол и сношал стоя, упираясь членом в заветную точку на верхней стенке, и Эви визжала от наслаждения, как сосунок. От одной мысли об их будущих утехах Нэш хватался за штаны, хоть его хозяйство и взяло отпуск до утра.
От такой порции наслаждения бедная Эви ошалела, речь ее стала бессвязно-восторженной, а культи то и дело порывались бежать вприпрыжку и танцевать, да так, что Эви чуть не падала. (Специально для — ) Нэш рассказал ей, каким сокровищем оказалось ее увечье, и Эви недоверчиво смотрела на него, наклонив рыжую головку. Голая фигурка, состоящая из одного туловища, вгоняла в Нэша острое щемящее чувство — жалость с возбуждением пополам — и он порывисто целовал и тискал ее, как психованные мамашы тискают своих детей:
— Эви, сладкая моя девочка, девочка-обезьянка, девочка-половинка, — шептал он, целуя ее в голый бутончик, как в губы.
— Я не половинка, — отвечала Эви. — Я половинка только телом, а внутри я целая.
Когда они выкончались в пятый раз, усталая Эви обмякла на кровати, а Нэш достал из рюкзака акварель, склянку воды и принялся рисовать на ее личике венецианскую маску — сплетение тонких цветных узоров. Эви улыбалась и морщилась от щекотки, а Нэш увлекся и, разрисовав ей лицо, перешел на шею, на плечи, на грудь, и вскоре вся Эви покрылась спереди цветными узорами — от культей до ушей. Перевернув ее на живот, Нэш стал разрисовывать ее сзади, а Эви улыбалась, жмурилась — и вскоре затихла, прикрыв глаза. Нэш обрисовал ее с ног до головы, потом долго смотрел на нее, спящую, тихонько накрыл ее одеялом и вышел на улицу...
— Эви! Эвииииии!...
Крик приближался из темноты вместе с топотом ног.
— Эвиии! Э...
— Чего кричишь? Ты кто? — спросил Нэш.
— А... а ты... кто?..
— Я парень Эви. Что случилось?
Мальчишка, запыхавшийся, как марафонский бегун, какое-то время смотрел на Нэша, а затем выдохнул:
— Олсены... двое... сюда... на лошадях...
— Олсены?
Нэш крепко затянулся, затем сплюнул и выбросил сигарету.
— Я побегу... позову мистера Спайдеркиллера, и мистера Дарригиберри, и...
— Не уходи. Будь здесь, — сказал ему Нэш.
Первой мыслью его было — взвалить Эви на плечи и унести ее отсюда... куда? Нет, это не выход.
— Ты подножки делать умеешь? — спросил он мальчишку.
Топот послышался минут через пятнадцать. Спешившись, двое подошли к бунгало, раскрыли дверь, вошли вовнутрь... Раздался грохот падающих тел, вопли, возня и шорох, затем все стихло.
— Раздевай их, — сказал Нэш мальчишке, кладя на пол дубину. — Как тебя зовут, говоришь?
— Эристофэниус, — ответил тот. — Я же говорил вам... Как мы здорово их, сэр!..
— Раздевай их, Эри. Догола, до последней тряпки... Готово? Бери-ка его вот так...
Он взял одного из Олсенов под микитки и с помощью Эри потащил его к деревенской площади.
— ... Теперь пошли за другим. Постой-ка... — Нэш достал из кармана тюбик краски и намалевал пальцем на голой спине оглушенного Олсена: «Мы сожгли маленькую Эви». — Вот теперь порядок. Притащим сюда второго, и утром с ними пусть разбираются ваши горцы... А лошади очень даже пригодятся нам с Эви... Пойдем, малыш! Как, ты говоришь, тебя зовут?..