Окно было распахнуто настежь: +12, но апрельский воздух казался теплым, почти горячим. Он выматывал нервы, кружил голову, сводил с ума...
Виктор еще раз перечитал серединку своего рассказа, стараясь найти «самое интересное и пикантное место» для превью:
«... Обнаженное тело Ники повторяло изгибы виолончели — своей второй души. Я коснулся ее бедра, и оно затрепетало, как виолончель под смычком. Ника стеснялась глядеть на меня, музыканта, игравшего на ее теле мелодию страсти, но из ее полуоткрытого рта рвались невольные стоны. Она еще никогда не раскрывала своего тела незнакомому мужчине; и мне первому предстояло сорвать этот чистый, невинный цветок и выпить его нектар!... Консерватория постепенно затихала, как и всегда по вечерам, но, хоть дверь была заперта, а на окнах задвинуты жалюзи — все равно страх разоблачения покалывал юное Никино сердце. Впрочем, он только добавлял пьянящей сладости в то запретное, манящее, невыносимо ужасное и прекрасное, что будет с ней СЕЙЧАС, сию минуту, через мгновение...»
Найдя нужный фрагмент, Виктор вставил его в соответствующее поле, зажмурился — и ткнул в кнопку «опубликовать». Черт знает, чего он боялся. Все-таки впервые он не только излил свои фантазии, не дававшие ему покоя, на бумагу... точнее, на экран монитора, — но и раскрыл их для тысяч читателей. Раскрыл свою душу, самое потаенное, сокровенное в ней — для тысяч взглядов... Но он больше так не мог. Его тайная любовь так измучила его, что требовала хоть какой-нибудь разрядки — хотя бы такой. Эта весна отняла у него все силы...
***
На уроке Ника была странной: без обычной застенчиво-мерцающей улыбки, без доверительного блеска в глазах, — боком взглянула, невнятно поздоровалась, потом — сбивалась, ошибалась, начинала по нескольку раз сначала... Виктор чувствовал между ними неловкость, явную, как затекшая нога, и холодел от догадки, откуда она могла взяться. Нет, это невозможно...
Первокурсница Ника была лучшей его студенткой. До консерватории он занимался с ней частным образом, но очень скоро перестал брать с нее деньги, влюбившись — пока что платонически — в свою ученицу, в ее чистую душу и в ее талант. Он считал Нику гениальной и молил Бога, чтобы ему хватило мастерства и такта раскрыть ее талант в полную силу. В начале их встреч Ника была обычной девочкой, бедно одетой, милой, улыбчивой, физически неразвитой; почти не красилась, не стремилась раскрыть свою женственность — и Виктор даже думал иногда с сожалением: вот бы ей, в придачу к ее таланту и чистой душе — толику юной чувственности, которой блистали ее сверстницы...
И — мысленно «накаркал»: как-то незаметно, постепенно Ника превратилась из ушастого хорька с туго затянутым хвостом — в умопомрачительную красавицу. Ей было восемнадцать лет. Казалось, она сама немного смущалась своей красоты, нежданно пришедшей к ней; она не привыкла к своей красоте, не знала, что с ней делать, — но это только добавляло ей обаяния. Особенно кружила голову ее манера держать себя: тихое достоинство, которое было в ней и шло, видно, от ее грузинской «породы» — горделиво приподнятая голова (без гонора, а именно с достоинством), плавная походка, всегда текучая, нежная речь... Ника была невысокой, но ладной, точеной: все детали ее фигуры складывались в хрупкую пластику, от которой, если она шла без тяжелой виолончели, просто сводило дух. Ходила она неспешно, слегка качая бедрами — не виляя, а именно покачивая, очень грациозно и естественно; на лице у нее всегда светилась полуулыбка, расцветающая в ослепительный фейерверк, если она видела что-то радостное. У нее были огромные темные глаза и черные локоны, которые она перестала стягивать в детский хвост и отпускала виться-пушиться свободно. Головка ее была похожа на корзинку с вьюнками...
В свои 35 лет Виктор никогда не любил, не увлекался, не был женат, а девственность потерял давным-давно — с проституткой.
