лобзания.
Я опускаю на простынь её ноги и поясницу, и говорю:
— Вот теперь, вижу, всё готово для главного... Итак, грудь к груди, уста к устам, мы занимаем исходное положение... Вот так... Ох, как сладок этот язычок!... А кстати, как называется то, что я только что проделал своим языком с твоим лоном?
— О господи! — не выдерживает Аня. — Я сейчас его убью... Дай мне, Шура, что-нибудь такое, чтобы можно было проткнуть его и покончить с этим мучением!..
— Ну зачем же так? — успокаиваю её я. — Уж если и протыкать кого, так тебя... Вот сейчас мы этим и займёмся... Раз, два, три... А ты, Шура, смотри!... Ну как?...
Аня молчит. Уста её слиты с моими, руки сплетены вокруг моей шеи. Ноги её я закинул себе за спину. Движение наших чресл сопро-вождается довольно звучным хлюпаньем...
— Вот, изверг, довёл до какого состояния! — смущённо сетует она и со стоном впивается зубами в моё плечо.
Молчит и Шура. Повернувшись на левый бок, она следит за на-шими движениями и, наверно, вспомнив наглядные уроки, протяги-вает правую руку к вздёрнутым ягодицам подруги, начиная их нежно массировать. Ритмичные движения Аниных бёдер, поначалу соответствующие моим толчкам, постепенно убыстряются и становятся стремительными. Она начинает охать и ахать. Мгновение спустя моё тело вдруг цепенеет, а затем резко подаётся назад. И Шура тут же, наверное, ощущает, как на тыльную сторону её ладони, только что ласкавшей ягодицы подруги, начинает что-то брызгать. Опять-таки, всё ещё держа в памяти недавние наставления, она переворачивает ладонь и, подставляя её под струю, намеривается сжать пульсирующий фаллос. Но её опережает другая рука: Аня, несмотря на экстаз, в котором она пребывала, также не запамятовала о столь необычной просьбе.
— Спасибо, милые мои, — благодарю я их, нежно целуя Аню.
— Спасибо и тебе, — отвечает та, также нежно и долго целуя меня.
— За что, простите? Чем я обязан вашей благодарности? Только ли моей осторожностью или чем-то иным? Аня кладёт палец мне на уста и весело говорит:
— Помолчи, практикант!
— Итальянец! — со смехом дополняет Шура.
— Вот-вот, итальянец! — подхватывает Аня.
— Это как изволите понимать?
— Как хочешь, так и понимай, — как бы подразнивая отвечает Аня. — Пора, впрочем, уже и честь знать... Надо вставать и завтракать... Поди проголодался? Тогда выпусти меня... Совсем уж придавил...
Я скатываюсь с неё на своё изначальное место и, повернувшись на спину и не стыдясь явленной женским взорам своей немочи, заявляю:
— Да, естественно, жрать хочется. Но не менее, а более мне хочется слышать из ваших уст искренне признание в чувствах, которые вы испытываете ко мне. Остались ли они такими же холодно нейтральными, какими были ещё вчера, или стали иными?
— Иными, — отвечает Шура. — Не так ли Анечка?
— Иными, значит изменились, — продолжаю я. — А в какую сторону? В худшую или лучшую?
— Зачем тебе это знать? — в свою очередь интересуется Аня.
— Чтобы знать, как вести себя с вами в дальнейшем. Могу ли я рассчитывать на ваши милости в другой раз?
— Ишь чего захотел! Мы не бляди, говорили тебе уже, вроде бы, об этом. И пока наши мужики с нами, мы их ни на кого не променяем.
— Да кто же вам это предлагает? Такими не бросаются, согласен. Речь идёт лишь о крохах милости, которые в силу времени и места, вроде вчерашних, им всё равно не достанутся.
— Опять мудрёно говоришь, итальяшка.
— Чего ж тут непонятного? Сегодняшняя ночь останется у меня в сердце надолго, я с самым тёплым чувством буду вспоминать о ней и о вас, конечно.
— И рассказывать о ней другим...
— Смотря кому и как: Ивану и Славе знать об этом ни к чему. Во всяком случае, пока они с вами. Но главное, как это
