достоинства приставать с допросами к любимой женщине, возвращавшейся частенько заполночь. Я считал оскорбительным думать о ней дурно даже тогда, когда она возвращалась нетрезвая, в странном возбуждении, с блестящими от похоти глазами, в потрепанном виде, — да и вся как будто порядком помятая. Одним словом: я любил, и подобно всем лопоухим болванам, доверял ей во всем. Однако эта безмятежная пора моей юности закончилась в тот день, когда она пришла пьяная только под утро.
Как я помню тот день! Всю ночь я не мог заснуть, и одна картинка вырисовывалась в моем мозгу. Вырисовывалась всякий раз, когда я, представляя нагое тело своей любовницы, медленно раздвигающей передо мной свои в вечных откуда-то синяках ножки, произносящей с характерной хрипотцой «вые... меня, милый», уже готов был извергнуть поток горячей спермы. И именно в этот кульминационный момент мне представлялось, что между ее ножек, между ее б... дских ножек, с «бугорка Венеры», оазиса моего наслаждения, стекает чужая сперма.
Мне тут же становилось тошно, я брезгливо убирал руку прочь. А потом все начиналось сначала, это наваждение, интригующее своим гнусным смыслом. Интригующее оттого, что этот смысл должен был убить всякое желание, — он же, напротив, делал образ тела любимой, оскверненной чужим семенем, более желанным, чем обычно... И это было такое странное, необычное и унизительное открытие для меня.
Тем утром она зашла в квартиру чуть слышно. Осторожный скрежет открывающегося замка. Скользящие по паркету шаги. Звук расстегивающейся молнии ее сапог. Тихое журчание воды в умывальнике ванной. Вот она, словно преступница, крадется к кровати — к нашей кровати, где мы делили ночи, много бессонных ночей. Вот она виновато, робко натягивает краешек одеяла на себя, боясь ненароком задеть меня, чтобы не вызвать излишних вопросов. Лежит неподвижно на краешке кровати, — видимо, прислушиваясь к моему дыханию. Наконец, ее рука медленно, словно в замедленной съемке, продвигается к моему стволу, вот-вот готовому выстрелить, и обхватывает его уверенной хваткой. Смутное сомнение посещает мою изменницу:
— Не спишь?
Лора срывает одеяло и, подползая к вздымавшемуся члену, осторожно насаживается на кол. Наконец, поворачиваю лицо к ней и вижу — вижу ее вызывающе-б... ское выражение лица, нетрезвый взгляд с поволокой. Вижу ее словно в первый раз — и каждый изгиб, каждая выпуклость ее тела, каждое новое движение ее бедер открывают мне торжество ее порока. Нет, нет, все не то... Просто я вдруг увидел лицо шлюхи вместо лица любимой женщины, — и тогда в один момент во мне все перевернулось, я осознал всю комичную пошлость ситуации так ясно, как никогда. Это был всего лишь миг отчаянья перед лицом голой правды в глазах бесстыжей шлюхи, — и этот миг перевернул иллюзорный мирок двадцатилетнего юнца, рассыпавшийся, как карточный домик...
— Где ты была? — мой собственный голос, прозвучавший в тишине, показался мне изменившимся и чужим.
— Милый, я у подружки задержалась, — помедлив, ответила она, и ответ ее прозвучал как-то натянуто и по-б... ски приторно-слащаво. И в то же время я еще осознавал власть ее голоса — низкого, грудного с хрипотцой голоса — от одного которого у меня уже вставал.
— Где ты была, шлюха? — спросил я громче, быть может, громче, чем ожидал. Лора, виновато отвернувшись в сторону, пряча испуганные глаза с размазанной под ними косметикой, стала двигаться на мне быстрее. (Видимо, желая отвлечь внимание и задобрить, подумал )
— Что, облажалась, сука? — усмехнувшись, я сбросил ее с себя, перевернув на спину. А потом, сдавив одной рукой ее кисти рук, другой, неожиданно для себя, ударил ее по лицу.
— А-а, что ты делаешь? Не смей трогать меня, — захныкала Лора.
— А, так тебя не оскорбляют эти слова? — отметил я, поставив подругу в
