квартиру и прямиком бросалась туда, ничего не получалось, потому что низ живота был стиснут «в кулак», и из меня стекала только обильная, прозрачная, чуть липкая влага: Мне доводилось забегать к нему по утрам, ненадолго, по пути к подруге, с которой мы вместе готовились к экзаменам, и поднимать его с постели. Он открывал мне дверь и снова ложился, а я присаживалась рядом, полностью одетая. Было что-то особенно возбуждающее в этом контрасте его почти обнаженности и моей «брони»:
Несколько раз, когда мы, возвращаясь откуда-нибудь, заходили к нему, я, уже дойдя до порога, разворачивалась уходить. Он, чувствуя мою почти-готовность уступить, пытался меня задержать, уговорить войти. « Перед соседями неудобно», говорил он, — «Я ведь взрослый человек, врач, они ко мне за помощью обращаются, у меня здесь своя квартира, а я, как подросток, в собственном подъезде с девушкой целуюсь:». Целовался при этом так, что у меня кружилась голова и хотелось присесть на ступеньку, потому что ноги не держали: Отрывалась все же от него и уходила. И вот когда стало совсем невыносимо, вместо того, чтобы сдаться — пусть слишком взрослый, слишком красивый, разведенный с маленьким ребенком и не желающий «вместе навсегда», то есть неподходящий ни по каким статьям под мои «твердые принципы» — я ушла. Я четко понимала, что если, хотя бы один раз — я никогда уже не смогу уйти от него сама. Он сможет делать со мной, а главное, с моей жизнью, все, что захочет. И тогда она, моя единственная и неповторимая жизнь, пойдет коту под хвост. Было просто физически больно, все это время, два месяца и двенадцать дней, но я держалась.
— Тогда я хочу тебя познакомить со своим племянником.
Я вздрогнула от неожиданности, совершенно забыв, что рядом со мной семенит милая старушка. Она что-то еще долго журчала, всю дорогу вниз и дальше, по двору и улице, пока мне не понадобилось перейти на другую сторону, к остановке. Я машинально кивала и поддакивала, не особо вникая, поглощенная своими воспоминаниями. Потом вежливо попрощалась и побежала к подошедшему троллейбусу.
Дня через два-три, ближе к вечеру, прибежала старушкина дочка Нинка, маленькая, как обезьянка, непонятного возраста. «Пошли к нам, поможешь мне, а то я одна не справлюсь, мне там надо подержать:». Я слегка удивилась, не было у нас приятельства, но пошла.
В квартире собралась прямо-таки толпа народу. Кроме старушки и Нинки, были немолодая пара, видимо их родственники, очень красивая печальная женщина лет тридцати и миловидный, слегка полноватый, я бы сказала, мальчик, такие у него были длинные густые ресницы, выразительные орехово-карие глаза и пухлые детский губы. Но он был в милицейской форме. «Мой внук офицер:», — вспомнилось мне давешнее причитание старушки. Я поняла: это были смотрины. Серьезные, всем семейством. Я сама, своей невнимательностью их спровоцировала, чему-то там бездумно кивая и поддакивая.
«Хочешь в карты поиграть?» — спросил меня старушкин внук, рядом с которым меня усадили на диване. Я отрицательно покачала головой. Он посидел еще несколько минут, пока его родственники наперебой расспрашивали меня о моей семье, учебе: Вдруг резко встал и пересел в дальний угол. Я просидела еще минут двадцать, вежливо отвечая на вопросы, и даже согласилась приехать в субботу к ним в гости — ну, просто к вечеру в этот день уйду из дома, позвонят, зайдут, нет меня, и ладно. Все это время внук, звали его Борисом, Борькой, на меня ни разу не взглянул. Но, когда я поднялась уходить, встал и вышел проводить. У порога посмотрел открытым взглядом, безо всякого смущения, как-то по-дружески и сказал: «Ну, так не забудь, в субботу. Будем тебя ждать. Бабка с Нинкой за тобой зайдут, и вместе приедете, ладно?». Я кивнула, нисколько не сомневаясь, что никуда не пойду.
В субботу, когда до назначенного времени оставалась часа три, и я еще даже не собиралась удаляться,