творцы?»
«Маркс, Энгельс и Ленин,» — как некий пароль сказал Ваня, и, видя, как непонимание студит мариины очи, он в отчаяньи ей простонал: «Я... Я чудом ведь жив-то остался. Я... Я так счастлив, что вижу тебя. Я... Мария...»
И засветилась желанная жалость, потеплели мариины очи, она спохватилась: «Ах, да что ж я! Да ты заходи... Хоть умойся, а то больно жутко уж так-то, ей-Богу.»
Она чуть не силой втащила его, умыла, усадила на стул.
«Что с тобою, Иван? Успокойся. Может, чаю тебе? Хочешь чаю?»
«Да, чаю... Это было бы здорово — чаю,» — и Иван улыбнулся благодарной и жалкой улыбкой. Потом огляделся — как здесь было тесно и глухо! Всё пространство почти занимала, громоздясь рычагами, машина для размноженья технической литературы, похожая на пыточный средневековый станок. Под потолком ногами прохожих мелькало окошко за частой решёткой. Стол, два стула и чайник — темница, колодец, освещённый неоновой лампой. Место было запретное для посторонних — чтобы не размножали чего-то ТАКОГО. В день по нескольку раз проверяла милиция даже Марию — во-от какое ведь было запретное место. Но Иван успокоился здесь понемногу, притих. И Мария, усевшись напротив, взяла его руку в свою и спокойно и мягко спросила: «Что с тобою, Иван? Расскажи мне.»
Вдохновенная нежность и горькое счастье овладели мгновенно Иваном и, лелея в ладоня
