Думаешь, мы сможем так? — снова прошептала я, чувствуя, что на меня наваливается удушливое отчаяние.
Он ответил не сразу, и как мне показалось по его напряженной позе, что-то все-таки терзало и его. Потом он посмотрел на меня внимательно и серьезно и с дерзким вызовом ответил:
— Мы сможем. Согласись, что, раз преступив законы морали, учишься искать компромиссы с собственной совестью.
— Значит, у тебя все же были сомнения? — неуверенно спросила я.
— Шутишь? По-твоему, я полное ничтожество? Мерзкий развратник, бессовестно совращающий свою юную сестру и при этом даже не задумывающийся над тем, что совершаю?
— Я не знаю... Ты... Ты всегда ведешь себя так уверенно...
Он хмыкнул.
— Да ты тоже, вроде, не робкого десятка.
Честно говоря, я как-то не думала, как я выгляжу со стороны. Внутренне я так содрогалась от страха и стыда, что вполне естественно было для меня думать, что все это проявляется и снаружи. Я хотела ему возразить что-то, но машина плавно подкатила к сверкающему входу в гостиницу.
— Приехали, — безучастно объявил водитель и раскрыл дверь.
Мы молча вышли. Я огляделась. Вовсю валил снег, покрыв застывший московский пейзаж белоснежным кружевным флёром, сквозь который то тут, то там робко и таинственно мерцали огни города. Под ногами скрипел снег. Митя взял меня под локоть, в уверенном темпе увлекая в теплые сверкающие роскошью интерьеры отеля. Люкс был свободен, и через 10 минут мы уже поднимались в номер на оглушающем своим беззвучным ходом скоростном лифте, а потом бесконечно долго брели по пустынному коридору по мягкой кремовой ковровой дорожке, пока не дошли до шикарных двустворчатых дверей нашего номера. Внутри было свежо и необыкновенно волшебно. В центре огромной залы стояла роскошная мерцающая мириадами бликов натуральня елка, душистая и сказочная, как образ из детского сна. Рядом с елкой поблескивала золотистая стойка на ножке с ведерком для шампанского с торчащим из него золотым горлышком бутылки, от которого валил ледяной пар. В великолепно обставленном номере стояла такая восхитительная тишина, что страшно было ее нарушить любым звуком. Разве что легкое шуршание нечаянно побеспокоенных прикосновением елочных веток и тончайший звон елочных игрушек могли быть достойным аккомпанементом этой божественной тишине.
— Нравится? — раздался откуда-то издалека голос Мити, который тут же вернул меня к реальности.
— Тут просто восхитительно! — воскликнула я восторженно, разом позабыв все свои страхи и сомнения. Он подошел сзади, обнял меня и поцеловал в шею.
— Давай шубу, — его руки ловко подхватили мой полушубок. Он разделся сам, повесив верхнюю одежду в шкаф, горделиво прошелся по комнате, оценивая обстановку. Потом повернулся ко мне, глядя выжидающе и оценивающе. Я чувствовала себя неловко и растерянно. Я даже не знала, что думать обо всем этом. Митя подошел к массивному, но изысканному кожаному креслу, уселся в нем вальяжно, закинув одну ногу на колено и подперев рукой голову. Его восхитительно облегающий спортивное потрясающе сложенное тело дорогой костюм, слегка расстегнутая на груди белоснежная рубашка, отливающий дорогим блеском кожаный ремень, туго очерчивающий крепкий подтянутый стан, его красивые чувственные руки с длинными пальцами взбудоражили во мне инстинкты.
— Устала?
— Я... даже не знаю... , — еле выговаривая слова от накатившего волнения, ответила я.
— Я замучил тебя сегодня, — казалось, сочувственно произнес он, — Не бойся, я не всегда такой беспощадный, — на его картинно рельефных чувственно сочных губах проступила усталая усмешка.
Он словно выжидал чего-то, желая увидеть, как поведу себя я, если мне предоставить полную свободу выбора. Я разом вдруг вспомнила все наши объятья, вздохи, прикосновения и подумала, что раз мы все-таки здесь, то почему бы не броситься в этот омут.
Я прошлась по комнате,
