отправились к соседям пускать фейерверки, потом погрузили в два микроавтобуса несколько коробок шампанского, закуски, и отправились по гостям. Было уже далеко за 3 часа ночи, когда мы оказались на совершенно безумной вечеринке в роскошной квартире лучшего друга Мити, более походившей на лабиринт в дворцовом стиле. Все комнаты так были забиты народом, что просто негде было продохнуть. Мы вошли в какой-то неописуемый кураж, то впадая в танцевальный транс, то обмениваясь восторженными репликами со знакомыми, то произнося душевные тосты в узких кругах каких-то случайно собравшихся на короткие мгновения людей, лица которых, вроде бы, казались такими знакомыми и в то же время такими одинаковыми и потому неузнаваемыми до конца. Митя, кажется, налегал на водку, хотя я не особенно за ним следила. В такой кутерьме даже мне было не совсем до него. Странным образом девушки словно обходили его в эту ночь стороной, словно он заранее сообщил всем, что сегодня он по женским делам «пасс». Впрочем, я знала, что он всего лишь умел их отшивать, когда потребуется. Он вообще не любил навязчивых и предпочитал скромных, воспитанных в лучших традициях патриархата девочек из приличных семей, умеющих сохранять свое достоинство при любых обстоятельствах. Со всеми прочими он мог быть даже чрезмерно груб, так что иной раз мне даже становилось стыдно за него перед окружающими. В какой-то момент я потеряла его из виду довольно на долгое время. Вдруг за руку меня тронул Митин друг, Антон, которому принадлежала квартира.
— Слушай, Димке там плохо. Тебя зовет. Он в большой ванной, которая рядом со спальнями. Найдешь?
— Конечно. Перебрал что ли?
— Похоже на то.
«27 лет, а ума нет» — пронеслось у меня в голове, и я двинулась через плотную толпу, находящуюся в непрерывном броуновском движении, на другой конец квартиры. Дверь в ванную комнату была заперта, и я постучала.
— Кто там? — раздался Митин голос.
— Это я.
Щелкнул замок. Окрылась дверь. В проходе стоял Митя с какой-то хищной усмешкой на губах и с таким безумным беспощадным взглядом, что я даже несколько содрогнулась при виде его. Его модный узкий галстук был расслаблен и болтался наперекосяк, пуговицы белоснежной приталенной сорочки расстегнуты до талии, а рукава закатаны по локоть, волосы находились в звероподобном беспорядке, и вообще всем своим обликом он походил на огромного дикого, потрепанного, взбесившегося, голодного и при этом злорадно оскалившегося в ухмылке пса.
— Что это с тобой, — едва успела вымолвить я, как Митя вдруг грубо сгреб меня в объятья, одновременно защелкивая за мной дверь на замок, и жадно впился в мои губы угарным, раскаленным, удушающим поцелуем. От неожиданности и его напора я скорее испугалась, чем успела обрадоваться, и попыталась вырваться, чтобы не задохнуться. К тому же мне действительно было скорее больно, чем приятно.
— Да отпусти же меня! Ты мне больно делаешь! — извиваясь как змея, зашептала я, выкручивая руки из его железных объятий.
— Я хочу тебя, малышка! Я хочу тебя прямо здесь! Иди ко мне, — он жестоко схватал меня за руки, скорее всего оставляя на них синяки, жадно целовал мою шею, щеки и губы, и так крепко прижимал меня к себе, что спину и шею у меня мгновенно заломило от такого захвата.
— Ты с ума сошел! Дим! Дима! Мне больно! Что если кто-нибудь услышит!
— Дурочка, никто не услышит. Музыка всем бьет по ушам, к тому же все упились вдрызг. Дверь я закрыл, — радостно заулыбался он своей самодовольной, слащавой, наглой улыбочкой, которая выражала то чувственное предвкушение, которое его просто дурманило.
Я вдруг вспомнила наш разговор в машине и меня охватила паника.
— Ты, похоже, забыл, о чем ты мне говорил совсем недавно... Я смотрю, совесть старшего брата тебя больше не мучает?
Словно не слыша моих слов, он бесцеремонно провел горячими ладонями по моим бедрам, мягко поднимая подол
