придерживать ее за бедро. Лингренд всего лишь моргнул, а юноша исчез — как и не бывало. Испугавшись, что мальчишка сиганул вниз с высоченного обрыва, Том рванул вперед — и сам едва не сорвался в бушующую бездну вод. Дрожа от холода, он вглядывался в черные волны, но не видел ни единого светлого пятнышка.
Неожиданно мужчина почувствовал позади чьё-то присутствие и, резко обернувшись, едва не отдал свою душу небесам. Перед ним был тот самый юноша, но узнать его можно было лишь по светлой копне волос, отсвечивающей белым при каждой вспышке молнии. Лицо несчастного было страшно изуродовано: между кровавыми порезами с рваными краями почти не было целой кожи, а на висках её не было вовсе, и сквозь кровавую кашу матово просвечивала кость. Изодранная в тряпки одежда хлопала на ветру, словно флаг пиратского корабля, а на обнажавшемся теле не было живого места: изрезанное, избитое и израненное, оно вызывало ужас и немой крик. Справа на животе зияла огромная рана, в глубине которой виднелись рёбра и то, что осталось от внутренностей.
Существо нетвёрдо стояло на ногах, покачиваясь от каждого порыва ветра и скаля жёлтые зубы в страшной усмешке. Сделав шаг вперёд, оно вынудило Тома отшатнуться к пропасти, но тот, всё же, удержался на самом краю, не поддавшись панике. И тогда живой труп закричал, заглушая своим воплем гром небес и шум волн. В глазах человека потемнело, вокруг него наступила спасительная тишина и полная темнота.
Лингренд очнулся от жуткого холода, от которого ломило ребра, и понял, что он, как ни странно, жив. Жив, но на волосок от смерти. Едва открыв глаза, Том увидел внизу острые камни и море. Одно неверное движение — и его тело соскользнет с края обрыва и устремится вниз с огромной скоростью. Что ж, тихое солнечное утро уже не задалось.
Кое-как цепляясь затекшими пальцами за землю, Том отполз от края и перевернулся на спину. Испуганно осмотревшись, он еще некоторое время продолжал лежать на земле, а потом поднялся на ноги. В хижину идти не хотелось, но, как назло, там остались его вещи: плащ, деньги, оружие. Вспоминая ужас прошлой ночи, Лингренд едва сдерживал дрожь. Он не мог понять, как умудрился влипнуть в такую скверную историю и, тем более, каким чудом остался цел.
Вещи он собирал быстро, стараясь не шуметь и постоянно озираясь. Дневной свет успокаивал, а в солнечных лучах лениво плавали пылинки.
Схватив оружие и плащ, Лингренд вышел из дома и, обернувшись в последний раз на сундук, что служил ему ночью ложем любви, поковылял прочь.
Через час он добрался до небольшого перелеска, где решил немного перевести дух: больной ноге нужен был отдых. И все-таки страх не позволял Тому оставаться на месте слишком долго. Воспоминания смешались, словно черное и белое, прекрасный ангел и чудовище, страстный любовник и призрак-убийца, жаждущий крови своей случайной жертвы, жалость и страх, страх, страх...
— Господи, прости меня. Если я выберусь отсюда живым, обещаю, что исправно буду платить десятину.
— Что Господу твои деньги? — послышался из-за спины каркающий старческий голос. — Только мусор. О душе бы лучше позаботился, сынок.
Испуганно обернувшись, путник увидел сгорбленную прожитыми годами женщину в грязном рваном плаще, давно потерявшем свой истинный цвет, и с кривой палкой вместо клюки. Её седые неподвязанные космы свисали почти до самой земли, а на горбу болталась плетёная корзина с грибами и травами.
— Чего забыл в этом проклятом месте? — старуха прямо посмотрела на молодого человека, и он увидел, что глаза её были без зрачков.
— Моя лошадь сбежала, — ответил Том, поднимаясь на ноги и несводя со старухи напряженного взгляда. После ночного происшествия Лингренд ловил себя на мысли, что начинает подсознательно бояться даже собственной тени, — а я заплутал.
— Выбирался бы ты отсюда побыстрее, коли жизнь дорога, — прошамкала старуха почти беззубым ртом, —