вмешайтесь вы это действие, не направьте вы меня на знакомый путь, не прочь был бы попробовать проникнуть в вашу попочку. То, что мне приходилось читать об этом, говорит вроде бы о том, что удовольствие от этого получается отнюдь не меньшее. Мешает и пугает только боль при проникновении. А чтобы свести её до минимума, надо быть хорошо подготовленными. — Что ты имеешь в виду? — не перестаёт интересоваться она, продолжая поигрывать моим инструментом и констатируя с деланным удивлением: — Ба, да он совсем скукожился! Бедненький! Но я рада, что мне удалось сбить с него спесь и привести его такое состояние! — Уверяю вас, если ваше любезное обращение с ним не прекратится, он опять воспрянет. Всё дело только во времени. — Боюсь, что его-то у нас и нет... Но что ты там изволил говорить про хорошую подготовку? Поделись-ка, что ещё вычитал в неприличных книжках? — В какой-то мере вас можно считать уже подготовленной: вы возбуждены и совсем мокренькая. Того, что у вас сейчас внутри достаточно для того, чтобы пальцем смазать ваш задний проходик и облегчить тем самым проникновение в него. Можно я попробую? — Попробуй! Только не очень-то усердствуй и чуть-что, прекращай...Я опускаю пару пальцев в её разворошенную, с распухшими краями, расщелину и, подвигав ими там малость, вытаскиваю их и предлагаю: — Извольте принять соответствующую позу. — Опять ... на колени встать? — Можно и так.Подушечками этих двух пальцев я совершаю круговые движения вокруг очка, время от времени дотрагиваясь до него и пробую опустить в него ноготок. — Приятно? — Да, как это не странно! Но несколько подобное я почувствовала и тогда, когда ты по ошибке, если верить тебе, тыкался там, пока не причинил ужасную боль. — А сейчас не больно? — спрашиваю я, погружая палец уже на полную фалангу. — Кажется нет... — А сейчас?Молчит. Значит не больно. А если и больно, то не так чтобы уж очень. — А теперь, пожалуйста, потерпите. Сейчас я смажу свой балунчик вашей смазкой, как следует поплюю на него, чтобы легче ему было проникать, и попробую заменить им палец...Но размазывая на нём слюну, я убеждаюсь, что он по-прежнему в ничтожном состоянии, и о том чтобы ввести его куда-нибудь — хоть в зад, хоть в перёд — и речи быть не может. О чём и сообщаю ей: — Кажется, я поторопился, Елизавета Львовна... Извольте убедиться...Госпожа Самарина сваливается с колен через бедро на задницу, поднимает туловище и дотрагивается рукой до моего ставшим тряпичным хоботка, поглаживает его и говорит: — Ну, может, и хватит с нас на сегодня. Мне так хотелось, чтобы ты... Ну, чтобы ты тоже... Как же я переживала, что не получилось в прошлый раз, в Подольске. А ведь чтобы иметь алиби, я заставила мужа... Ну, ты знаешь, что я хочу сказать!.. — Ну, как же, я уже признался, что всё тогда прекрасно слышал, и жалко только, что не видел. — Проказник! Ни стыда, ни совести!И, словно в укоризну, подкидывает на ладони мои причиндалы и легонько пожимает их. — Зато как я от этого возбудился! — А как могла чувствовать себя я, зная, что ты находишься за дверью? — Значит, вы догадывались, что я всё слышу? — Допускала такую возможность. Но от этого мне было не легче: шёпотом говорить не могла, чтобы у него не возникли какие бы то ни было подозрения. Это с одной стороны. А с другой — страстно желала побыстрее с ним покончить, чтобы соединиться с тобой! Но, как ты помнишь, не суждено было... — Да, пришла Мария Александровна. — Ты наверное, и наш разговор с нею подслушивал, негодник?Её большой палец довольно ощутимо надавливает на мой член, лежащий в её ладони, а сама ладонь весьма сильно сжимает его и совершает вдоль него столь сладостные действия, что я начинаю ощущать новый прилив сил к нему. — Пожалуйста, Елизавета Львовна, продолжайте! — Чего
